Утопия на Волге

Юлия Ларина

Повествование в романе «Хроника города Леонска» ведется от лица пожилого немца Генриха Ленрота, жившего под Фрайбургом, но в 1990-е вслед за любимой переехавшего в Леонск. Из того же немецкого города были предки и 5-летнего героя романа Марка Волкова: «Волковы-Вульфы принадлежали к одному из семейств, которые приехали на Волгу по приглашению Екатерины Второй и составили основу населения Леонска. Они-то были немцами, из Фрайбурга, но среди первых поселенцев было много итальянцев, из Венеции, и именно от них и пошли лёвчики, ставшие со временем главной достопримечательностью Леонска». Лёвчики – это маленькие львы, величиной с собаку, очень добродушные. Они прижились в Леонске, и современные жители их тоже держали.

Действие романа происходит в 2012 году. Основные события разворачиваются в тот момент, когда в город приезжает новый мэр, назначенный сверху. «Мы приводим страну к единой системе взглядов, – объясняет он. – Несогласные в других городах, покрупнее Леонска, уезжают за границу, отсиживаются в кафе, болтают по радио без видимого успеха. Несогласие остается в рамках тесного круга… А вы в Леонске думаете, что можете жить по-своему, как раньше».

Город Леонск и его история Алексею Парину приснились. Хотя города, спланированные и возникшие за короткое время, в мире существуют. Предки самого Парина тоже приехали в Россию и тоже жили на Волге, правда, это другая история. Его прадед по фамилии Марко происходил с острова Лесбос и оказался в России в конце XIX века. «Мой прадед был самым богатым человеком на Волге, коллекционером, он упоминается даже в романах Горького, – рассказывает Алексей Васильевич. – А в доме моего деда в Казани сейчас репетиционное помещение симфонического оркестра Татарстана». Дед Парина изучал органическую химию в Берлине, мама в детстве говорила гораздо лучше по-немецки, чем по-русски. Сам он знает немецкий, английский, французский, итальянский, шведский, латынь и древнегреческий. «Все языки я учил с домашними преподавателями, а немецкий – в школе, – говорит он. – Но это было странное изучение: я открывал учебник в начале года, пролистывал – и уже все знал. Я унаследовал способность к языкам от своего отца».

Отец, Василий Парин, был крупным советским физиологом. Алексей Васильевич начинал тоже не с литературы – с молекулярной биологии. Потом стал переводить (от Софокла и Овидия до Ницше), писать либретто – участвовал в создании более десятка опер в России и Германии. Десять лет был художественным руководителем фестиваля Sacro Art в немецком Ребурге-Локкуме. Он выступал с докладами в Католической академии архиепископства Фрайбурга, Евангелической академии Локкума. «Мне было важно знать, как Германия изживала свое нацистское прошлое, – объясняет он. – Американцы дали деньги на академии, в которых обсуждались самые острые общественные вопросы, чтобы сознание немцев менялось. В Австрии этого не было, и там коричневые следы гораздо более ощутимы».

По словам Парина, в Германии у него друзей даже больше, чем в Москве, и за образами, которые есть в романе, стоят реальные люди.

Отрывок из книги

Леонск возник неподалеку от Астрахани вместе с другими поселениями немецких колонистов в 70-е годы XVIII века. Он как-то сразу занял особое место: сюда приехали в основном интеллектуалы, которые замыслили создать нечто необычайное. Говорят,  что тут действовали крупнейшие архитекторы своего времени, и в это можно поверить. Пройдите по городу – и вы увидите логику безупречно продуманного градостроительства. Конечно, самих высоколобых немцев было не так уж много – что-то около 600 человек, но перечень их украшали такие имена, что в Леонск ­стеклись не только из России, но и из Восточной Европы лучшие умы: даже ненависть к России не останавливала поляков и иных пострадавших. Город построился необычайно быстро и скоро уже насчитывал чуть не сто тысяч жителей.

В нем вырос свой небольшой университет, театр, в котором играли драмы и оперы. В нем раскрасовалась высокая, словно вознесенная над Волгой набережная, по которой вечерами гуляли буквально все. Конечно, слышались разные языки, потому что внутри семей сохраняли наречия предков, но по обоюдному согласию всех основателей города главным, центрующим языком был выбран русский. И все колонисты старались выучить его как полагается.

А венецианцы – причем самые что ни на есть родовитые – отправились сюда, до смерти напугавшись взятия Бастилии. В Европе тогда вообще пошла волной паника, и многие кинулись кто куда. А Серениссима и без того влачила в то время довольно жалкое существование, потеряв свое безоговорочно первое место в международной торговле, и как будто бы безвольно ждала своей юридической смерти. Вот семейство Гримальди и решило отправиться в дальний путь, за тридевять земель, по увещеваниям Гольдмунда Рейнеке, приехавшего на неделю из Леонска по каким-то научным делам. Гольдмунду доверяли – он подолгу бывал в Венеции в 70-е годы, высоко котировался как знаток химии стекла, знал всех стеклодувов Мурано и славился своим здравомыслием.

Он так расхваливал Екатерину Вторую с ее немецким умом и русской широтой, так расписывал все щедроты и прелести Леонска, что артистичный Энцо Гримальди, шестидесятилетний аристократ, многоумный книжник, заботливый отец и нежный дед, решился на порывистое бегство прочь от когтей французских бунтарей. Собрались в неделю – а вы понимаете, сколько всего надо было взять с собой семье из двадцати двух человек с тридцатью четырьмя слугами!

Но этого мало – Гримальди позвал к себе на ужин лучших своих друзей, всех видных патрициев Венеции, и Рейнеке как будто невзначай стал бросать фразу за фразой о России, встающей с колен, о вольном житье немцев на Волге, о Леонском театре, в котором играли оперы Траэтты и Пиччинни, об университете, куда уже приезжал с лекциями молодой Фихте. Обычно застылые в своем патрицианском величии лица Морозини и Контарини, Дандоло и Градениго стали покрываться нервным румянцем, тяжелые веки над потускневшими глазами словно лишились своего веса, а сами глаза увлажнились и зажглись каким-то лиловатым блеском. Короче говоря, через неделю, с промежутком в один-два дня, чтобы не создавать паники, из Венеции уплыли в сторону Черного моря, ни больше не меньше тринадцать знатнейших семейств города святого Марка.