Евгений Витковский всегда открыт для разговора. О его переводах писали в журнале “Большой город” и интернет-издании “Русский журнал” / Светлана Каверина
Евгений Владимирович, что вы знаете об истории вашей семьи?
Наша фамилия происходит от названия полуострова Витланд, на котором стоит Кёнигсберг. Мой отец Владимир Генрихович Витковский потерял первую семью во время войны: его жена умерла от дистрофии и была похоронена, как и все наши родственники, на немецком кладбище на Введенских горах, а старший сын погиб за семь лет до моего рождения под Старой Руссой. Отец после войны был еще молодым человеком и мог завести новую семью, что он и сделал. Мне как позднему ребенку старались что-то рассказать о нашей родословной, и я всегда испытывал особый интерес к этим историям, среди которых есть немало и забавных, и трагических.
Какие, например?
Мой прадед – Вальдемар Витковский, родился в 1836 году в Риге, и сразу после его рождения семья переселилась в Москву. Когда ему пришло время вступать в брак, оказалось, что подходящей невесты нет. Тогда семья сосватала ему невесту в Вене – мою прабабку Луизу, а правильнее – Аллоизию, которая прибыла в Москву зимой на санном возке. По пути возок несколько раз опрокидывался вместе со всем содержимым, включая невесту. По прибытии состоялось знакомство в присутствии огромного числа родственников, которые, к счастью, не знали по-русски и трех слов. «К счастью», потому что когда мой прадед спросил Аллоизию, говорит ли она по-русски, та воскликнула: «О, да!» и выдала поток отборнейшей брани из лексикона возниц. Прадед тихо упал в обморок и строго-настрого запретил ей впредь говорить по-русски. До своей смерти она знала только два русских слова: «извозчик» и «сволочь».
А когда начали говорить по-русски вы?
До пяти лет я говорил на какой-то дикой смеси, три четверти из которой составляли немецкие слова. Но когда пришло время отдавать меня в школу, при мне просто перестали говорить на родном языке, и лишь тогда я стал осваивать русский. Но и по сей день я остаюсь двуязычным.
Некоторые специалисты полагают, что язык российских немцев постепенно умирает. Вы бы с ними согласились?
Раньше телевидение, выступая транслятором унифицированного языка, способствовало тому, чтобы диалекты стирались. На мой взгляд, интернет повернул этот процесс вспять. Сегодня языки и диалекты стали оживать. Когда в 60-е годы в Средней Азии я слушал радиопрограммы для немецкого населения СССР, я думал, что слушатели этих программ – «последние из могикан». А оказалось, что их сотни тысяч и по сей день в России и странах СНГ. И в наши дни в «столице восточных российских немцев», Алтайском крае до сих пор продолжают выходить антологии поэзии немцев, в школах некоторые предметы преподают на немецком языке, а в семьях продолжают говорить по-немецки. Значит, язык, литература и культура будут жить.
Вы верующий человек?
Да. Я – католик. Но поскольку я долго занимался Мальтой, то ношу два креста – католический и мальтийский. Мать моя была православной, а отец лютеранином. У меня три имени – Евгений-Камил-Александр, каждое из которых имеет своего святого, о котором я знаю все и к которому отношусь с большой нежностью.
В вашей семье не было конфликтов на этой почве?
Таких конфликтов никогда не возникало. Дело в том, что это была вынужденная мера: сначала после Манифеста 1905 года все немцы стали лютеранами, потом, после массовых погромов немцев в Москве 1915 года, – православными, а после 1917 года всем стало все равно. Теперь я тот, кто я есть.
Несмотря на то, что ваши родители родом из Риги, вас можно считать коренным москвичом?
Да, моя семья уже больше 150 лет живет в Москве. Мой прадед был владельцем единственной в России фабрики конфетной упаковки, на которой в начале XX века трудилось более тысячи человек. Теперь наследником бренда стал я. «Московский немец» – для меня национальность, хоть сейчас немецких семей в столице осталось очень мало и многие уехали в Германию в 90-е.
А почему не уехали вы?
Я чувствую себя человеком русской, даже более того – русско-немецкой культуры, потому что таковая существовала на территории бывшего СССР и сейчас продолжает существовать на Алтае, Урале, в Сибири. Я могу об этом судить, поскольку сам много переводил поэтов – российских немцев, в частности, Роберта Вебера.
Что такое «русско-немецкая культура»?
Это понятие сформулировал еще Бисмарк. Он неоднократно повторял, что нет ничего более естественного в Европе, чем русско-немецкий культурный и политический союз. Мне кажется, этим все сказано.
Испытывали ли вы когда-нибудь негативные последствия того, что вы – немец?
Мое происхождение не сыграло в моей жизни никакой отрицательной роли. Меня никогда не преследовали по национальному признаку. Моя добрая знакомая Новелла Матвеева написала в одном из своих стихотворений: «А я не выходила из народа, да и не собираюсь выходить». Так вот, это и про меня тоже. Я чувствую себя именно русским немцем – здесь нельзя отрезать одну половину от другой.
Интервью вела Ульяна Ильина
