Пик признания

Генри-Ральф Левенштейн / Из архива семьи Левенштейна

Юлия Ларина

К фамилиям Левенштейн (Джонстон) надо добавить еще одну – Аппинг. Ее носила мама врача, художника, альпиниста, путешественника, фотографа и писателя Генри-Ральфа Левенштейна.

Немка Катерина Аппинг родилась в Риге, окончила Дрезденскую консерваторию по классу фортепиано, вышла замуж за Рудольфа Левенштейна, главного инженера судостроительного завода украинского города Николаева, взяла его фамилию. Эту же фамилию стал носить и ее сын, хотя отцом Генри был американский подданный Гаральд Джонстон, инженер-конструктор под­водных лодок, работавший по контракту на той же судоверфи в Николаеве. С ним брак Катерины был гражданским. Гражданской была и война, из-за которой семья бежала за границу.

Эти биографические хитросплетения Генри Левенштейн объяснял мне за три года до своей смерти – зимой 2001-го в Йошкар-Оле, где он жил. Итогом нашего разговора стала публикация «Загранпутевка в жизнь» («МНГ» №3 (48) за 2001 год). Сейчас, в 2014-м, Левенштейна признали «Именем народа», и у меня вновь есть повод рассказать о его удивительной судьбе.

До ареста

Врач-рентгенолог Генри-Ральф Левенштейн с трудом уместил свою жизнь в шесть или семь автобиографических книг, вышедших на рус­ском, немецком и даже туркменском язы­ках. Всего же он написал 14 книг (о советских тюрьмах и лагерях, через которые прошел, об альпинизме, заповедниках, фотоохоте…). Многие свои произведения Генри Рудольфович сопроводил авторскими фотографиями и рисунками. Что удивляться таланту – гены: сестра прабабушки Левенштейна – автор «Хижины дяди Тома», американ­ская писательница Бичер-Стоу.

Генри тоже мог бы быть западным писателем. Родившись в Нико­лаеве в 1918 году, он впервые оказался за границей, еще будучи младенцем: его мать нелегально бежала с ним на Запад. Там уже находился его отец – Гаральд Джонстон, после начала Граж­данской войны перебравшийся на греческом крейсере сначала в Константино­поль, а затем в Голландию. Мать Генри тоже пыталась выехать, но заболела тифом, а потом морской путь за границу для беженцев уже был закрыт, и ей пришлось пробираться в Голландию несколько позже – через Ригу. Прожив в городке Флиссингене около года, родители Генри расстались. Гаральд Джонстон встре­тился с сыном вновь в 1930 году в Берлине. Но, во-первых, от мальчика скрыли, что это его отец, а во-вторых, поговорить им не удалось: Гаральд не владел немецким, а Генри – английским.

Мать устроилась на работу в советское торгпредство в Бер­лине, вышла замуж за работавшего там же Григория Раппопорта и переехала с ним в Данию. А Генри остался в Берлине у хозяек квартиры, комнату в которой снимала его мать, Беттины и Катерины фон Зейдлиц-Курцбах. Танту Кете Генри считал своей приемной матерью.

В 1932-м отчим вернулся в Россию, забрав сюда и семью. Так Генри оказался в Москве, где поступил в немецкую школу имени Карла Либкнехта, поскольку русского языка не знал. В этой школе училось немало детей немецких по­литэмигрантов, видных советских специа­листов и работников Наркомвнешторга. Нетрудно угадать, как сложилась судьба учителей, родителей да и многих учеников этой школы в 30–40-х годах. С некоторыми учениками Генри потом встретился в тюрьме.

После ареста

Надо ли объяснять, почему немца Левенштейна в 1941 году посадили в тюрьму? 10 сентября студенту Генри, оканчивавшему 1-й Московский медицинский институт, объявили, что он должен покинуть Москву в течение 48 часов и что его высылают в Карагандинскую область Ка­захской ССР. А на другой день решение изменили. В худшую сторону. Генри предъявили ордер на обыск и арест. Обыск проводился в квартире, где он жил. «Я мечтал лишь об одном, чтобы пришла мать, – вспоминал потом Левенштейн. – Меня ожидали тяжелые испытания, которые, возможно, не удастся преодолеть, и хо­телось проститься с ней. Раздался звонок, и, к моей радости, на пороге появилась мать… Она все поняла без слов. Опыт был. Всего три года прошло с того момента, когда арестовали ее братьев Степана и Эдуарда Аппингов, а также мо­его отчима Григория Александровича Раппопорта».

Много позже Генри узнает, что его дяди и отчим были расстреляны. Сам он, обвиненный по политической 58-й статье, сначала попадет в московскую тюрьму, потом будет отправлен в Чистополь.

Через шесть де­сятков лет после заключения, осенью 2000 года, Генри Рудоль­фович вновь окажется в чистопольской тюрьме – по просьбе одного ирландского до­кументалиста, снимавшего фильм о революционере и коммунисте Патрике Бреслине, тоже арестованном, тоже прошедшем через тюрьму в Чи­стополе и умершем в Казани в пересыльном пункте.

Ле­венштейну было что вспомнить перед телекамерой: тюремный двор, где его зимой 1942 года во время обыска заставили раздеться догола на 42-градусном морозе; карцер, где он просидел десять дней на хлебе и воде; не­отапливаемую камеру, в которой 86 заклю­ченных изнемогали от неимоверной тесно­ты и духоты. Осенью 2000 года работники тюрьмы угощали Левенштейна чаем, шоко­ладными конфетами и печеньем. «Было странное состояние, – рассказывал Генри Рудольфович. – Меня, бывшего зэка, кормят шоколадом там, где я едва не умер в свое время от истощения».

Затем съемки переместились в Казань. Здесь заключенный Левенштейн с 43-го ра­ботал врачом – сначала в лагере, а затем на пе­ресыльном пункте на территории Кремля. В местах заключения он нахо­дился до 1948 года (с 1945-го – в колониях Марийской АССР), а потом до 1956-го – на спецпоселении в Юринском районе Марийской АССР, где работал заведующим Юркинским врачебным участком. Диплом врача Генри Рудольфович получил в Ижев­ске, для чего пришлось поступить на 5-й курс местного мединститута, потому что спецпоселенец не мог от­правиться за дипломом в Москву, где до войны учился и был арестован за месяц до его получе­ния.

В 1956 году спецкомендатуру упразднили, и Левенштейн добровольно остался в местах спецпоселения. Он женился и потом переехал в Йошкар-Олу.

«Хуже наказания, чем ограничение в пе­редвижении, – вспоминал он, – быть не могло». Вырвавшись на свободу, он в качестве лектора общества «Знание» объ­ездил Советский Союз, побывал в Индии, Непале, Шри-Ланка, Египте, не раз поднимался на гор­ные вершины, организовывал экспедиции на Казбек и Эльбрус вместе с немецкими альпинистами, был, например, на пике Ле­нина.

То, что Левенштейн сейчас назван «Именем народа», – это некая новая высота, пик признания. На церемонию награждения лауреатов конкурса, которая состоялась в Омске в рамках XIII форума российских немцев, приехали дочь Левенштейна Светлана, сын Олег, а также потомки брата Катерины Аппинг – Эдуарда.

Катерина в 1941 году как немка была выслана из Москвы в Казахстан, где умерла в 1949-м. Последний раз она с сыном виделась в день его ареста в Москве.

На церемонии в Омске дочь Светлана сказала: «Наш отец был очень скромным человеком, никогда ничего для себя не просил. Думаю, он был бы безмерно счастлив, если бы узнал, что его имя – в числе «Лучших имен немцев России». Несмотря на то, что он большую часть прожил в России, его родным языком оставался немецкий, а Германия была страной, в которую он всегда хотел вернуться».

Фамильное сходство

Из книги Генри-Ральфа Левенштейна «За решеткой и колючей проволокой»

…Я поздоровался. Последовали обычные вопросы: откуда, когда поса­дили, где работал?.. Затем представились обитатели камеры. Леманн, Шефер, Рихтер, Кречманн, Фогель, Фишер, Шнейдер, Hayманн… все немецкие фамилии. Общество оказалось солидное – инженеры, агро­номы, учителя, бухгалтеры… Все они были арестованы в последние две недели и уже познакомились с тюремной жизнью и ее порядками.

…У Фогеля родственники выезжали в голодный 1929 год в Канаду, Керчманн был несколько лет тому назад в служебной командировке в Германии, Шефер дружил с немецкими антифашистами…
От последнего я впервые узнал об Указе Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья».

– Это же чушь, бред сивой кобылы, – возмутился я. – Откуда мог­ли быть в Республике немцев Поволжья десятки тысяч шпионов и дивер­сантов, когда там проживало всего 400 тысяч немцев? Прикиньте – под десятками тысяч подразумевается, конечно, не десять тысяч, а минимум 20 тысяч шпионов и диверсантов. Это на население в 400 тысяч человек, из которых две трети дети до 15 лет, женщины и старики. Выходит, что каждый шестой-седьмой мужчина был шпионом или диверсантом. Тако­го еще не было в истории. Еще одно непонятно: если было известно о существовании такого большого количества врагов – почему их не аре­стовали, а оставили на свободе?

– Вы ищете логику? – прервал меня Леманн, – в наших указах вы ее не найдете. И в наших обвинениях, которые нам предъявляют, ее тоже нет.