Вольдемар Вагнер с женой Паулиной и дочерьми Гильдой и Фридой / Из архива семьи
Александр Макеев
По линии отца – российский немец, родился в Томске. В 2000 году окончил исторический факультет Томского госуниверситета, но по специальности не работал – занимался звукорежиссурой. Интерес к истории семьи привел его в Центр документации Музея истории ГУЛАГа, которым он позже руководил.
Поиском информации о родных занимаются многие, но не все пишут об этом книги. Почему вы решили, что история вашего прадеда будет интересна кому-то, помимо вашей семьи?
Идея написать книгу появилась не во время поисков, а в тот момент, когда мне в руки попали письма Вольдемара Вагнера. Я подумал, что было бы преступлением не опубликовать их для исследователей и тех, кому это интересно. В тот период я начал работать в Музее истории ГУЛАГа, читал лекции о поиске репрессированных родственников. Я говорил директору музея Роману Романову, что хотел бы издать письма. Он сказал, что музей поддержит меня, если я опубликую не только письма, но и пошаговое описание хода расследования – как и что происходило. И мне показалось, что это будет хороший контекст для писем – более широкий взгляд на проблему.
Тема поиска информации о репрессированных очень объемная, в ней много нюансов. Это знает каждый, кто пробовал искать. Мы в музее придумали методичку, которая размещена в конце книги. И это в общем-то одна из моих целей – поделиться базовыми знаниями, чтобы люди могли самостоятельно сделать первые шаги.
О нюансах. После прочтения вашей книги у меня сложилось впечатление, что сотрудники архивов руководствуются не только законами, связанными с информацией о репрессированных, большую роль играет еще и личное желание или нежелание предоставить информацию о родственниках.
Есть закон об архивном деле, закон о реабилитации жертв политических репрессий, но они толкуются абсолютно по-разному, особенно в ведомственных структурах – архивах МВД, ФСБ, и не каждый готов с этим разбираться.
А откуда в вас такое упорство?
Когда у меня родился сын, я стал примеривать историю прадеда и его семьи на себя. Я попытался представить, что вот у меня арестовывают жену, о ней нет никакой информации, потом она присылает письма из лагеря, а через какое-то время они перестают приходить. Это страшная ситуация. Я начал искать информацию о прадеде и уже не мог остановиться, мне хотелось узнать все по этой теме. Если я делал глупый запрос, то получал отказ, но в этом нет ничего страшного. Мне было несложно написать новый.
Почему историей Вольдемара Вагнера не интересовались более близкие к его поколению родственники, например ваш отец? Ведь столько лет прошло после тех событий.
Для них это все всегда было непросто. В конце книги есть письмо Изольды – младшей дочери Вагнера, в котором она пишет, что семья пыталась уничтожить в себе все немецкое. Они не хотели, чтобы их дети испытали то, что пришлось пережить им. Я думаю, что молчание о судьбе прадеда – следствие всего этого. Мое поколение уже так не боится.
Несмотря на отрицание «немецкости», вы в Томске ходили в школу с углубленным изучением немецкого языка.
Отец говорит, что хотел дать нам с сестрой хорошее образование. В городе было две хорошие школы: английская и немецкая, последняя – ближе к дому. В детстве папа нечасто слышал немецкий язык, дома на нем почти не говорили, но когда к его маме приходили подруги, то она общалась с ними на немецком.
Как в вашей семье встретили новость о настоящей судьбе прадеда?
Все долгое время считали, что он умер от болезни, как это было указано в старом свидетельстве о смерти, и как-то с этим уже свыклись. Моя тетя Нина (прим. младшая сестра отца Александра Макеева) религиозный человек, она каждый год в день смерти ходила в церковь, заказывала панихиду. Я ей позвонил и рассказал, что дата совсем не та. Она была поражена. Папа, я думаю, подозревал о настоящей судьбе Вольдемара, но не было никаких документальных свидетельств, чтобы подтвердить предположение. Теперь не осталось белых пятен в семейной истории. Сейчас эта книга есть у всех моих родственников, она нас объединила.
Паулина и Вольдемар Вагнеры в 1935 году / Из личного архива семьи
В книге вы рассказываете в том числе и о людях, которые помогали вам искать информацию, и это не сотрудники архивов. В России поиск информации о репрессированных держится только на энтузиастах?
Есть еще организации, которые этим занимаются: Международный Мемориал, Музей истории ГУЛАГа. Если говорить о региональных активистах, то да, это абсолютные энтузиасты. У нас нет какой-то государственной программы помощи в этой области.
Насколько вообще легко работать с архивами? Правильно составленный запрос – это гарантия успеха?
Да, но объем ответа может быть разным, все зависит от конкретного регионального управления. Одни могут прислать десятки страниц-копий личного дела, другие часть данных закрывают. Но никто не пришлет дело целиком, для этого нужно ехать самому в архив.
Почему вы решили опубликовать письма прадеда? Там ведь много личного.
Письма – это самое искреннее, что может быть. Я очень люблю мемуарную литературу. И когда я получил эти письма, понял, что это один из самых трогательных и сильных для меня текстов. Я посоветовался со всеми родственниками, они были не против их публикации. Я не хотел создать памятник своей семье, а максимально объективно рассказал эту историю. В письмах столько подсознательной боли, даже в тех, что прадед писал своим дочерям.
Часть писем написана на немецком языке, часть – на русском. Позже Вольдемар просит писать родных только на русском. Получается, что писать на немецком было можно, но потом что-то изменилось?
Я не нашел ни на одном письме какой-либо отметки о цензуре. Я видел письма с такими пометками в Музее истории ГУЛАГа, нам приносили их посетители, но у Вагнера их нет. Не знаю, почему так получилось, видимо, потом ему стали ограничивать возможность писать на родном языке.
Помимо писем и фотографий ваших родных, вы публикуете биографии и снимки расстрельной команды.
Я не вижу в этом ничего аморального. Если мне говорят, что их потомкам может быть больно, то я отвечаю, что я такой же потомок, потомок репрессированных. Дело не в мести, мне хотелось, чтобы это была завершенная история. Я попытался показать все стороны того, что произошло, и не давать радикальных оценок. Для этих людей все закончилось неплохо. Они стали пенсионерами с хорошими пенсиями и наградами. Меня поразило, что им вручали те же ордена, что и солдатам, прошедшим Великую Отечественную войну. В моем сознании это не укладывается: оказывается, награды могли доставаться и по-другому. Как это несправедливо по отношению к тем, кто воевал!
Вы руководили Центром документации Музея истории ГУЛАГа. Попали туда из-за прадеда?
Поиск информации о нем я совмещал с работой звукорежиссером, но понял, что больше так не хочу и не могу. Я написал Роману Романову сообщение в Фэйсбуке о том, кто я и что умею. В этот же день мне перезвонили из музея, они открывали Центр документации и пригласили меня работать. Мы помогли многим людям сделать первый шаг в поиске информации о родных. Сейчас в центре работает хорошая команда, я за них спокоен.
А вы теперь как поздний переселенец живете в Германии.
Да, я решил, что если не попробую, то буду жалеть. Меня не устраивает политическая ситуация в России, у меня семья, ребенок, и мне хочется для него другого будущего. Это непростой шаг, но я не вижу другого варианта.
Беседовала Любава Винокурова
