Алиса Фрейндлих / Аркадий Чистяков
О детстве и немецких традициях
Я родилась в 1934 году, а в 1941-м началась война. Первые шесть лет жизни были безмятежным детством. Я его вспоминаю как счастливое. Мы не жили в достатке, как не жил в достатке и мой отец. Его папа, мой дед, рано умер, и бабушка тащила детей почти одна. Ей очень помогали сестры, даже папу Бруно взяла к себе бабушка Юлия, чтобы бабушке Шарлотте стало легче.
Папино поколение было первым, разменявшим кровь, до этого все женились на немках. Бабушкина девичья фамилия – Зейтц. Род Зейтцев уходит в екатерининские времена, когда императрица строила завод под Петербургом и пригласила мастеров-стеклодувов из Восточной Германии, из Мекленбург-Шверина. С тех пор в России появились Зейтцы, а потом – Фрейндлихи, когда бабушка вышла замуж. Поклонницы, сотрудницы архива, подарили мне копию прошения дедушки Артура Фрейндлиха о российском гражданстве.
У бабушки было четверо детей – два сына и две дочки, и все жили вместе. Сначала папа первым женился на русской, потом брат, одна сестра вышла замуж за поляка, вторая – за грузина. И в доме появился такой невероятный интернационал. И все вертелось вокруг бабушки Шарлотты Фридриховны, она была центром мироздания.
Стеклянный шар, созданный Зейтцами / Аркадий Чистяков
Я помню из детства, что бабушка встречалась со своими немецкими подружками, родственниками, они приходили, говорили на немецком языке между собою, по-русски тоже говорили, без акцента. Но иногда бабушка смешивала слова: «Gib mir кастрюлька auf dem полка». Нас тоже хотели учить немецкому и взяли учительницу Адель. Единственное, чему она успела научить, – это молитва на сон грядущий и трапезная. Но мы их и так знали.
Тетушка Цецилия студенткой консерватории вышла замуж за Ираклия. Помню, меня не с кем было оставить, и взяли на дипломный спектакль тетушки. Мое первое театральное впечатление – «Евгений Онегин», где дядя Ираклий пел Ленского, а тетушка – Ольгу. Когда мои консерваторцы музицировали дома, я сидела под роялем и слушала, и воображала, а потом устраивала во дворе представления. Именно тогда я и заболела театром.
В семье все пели, начиная с бабушки. Она всегда пела за швейной машинкой, перешивая старые платья, ведь ничего нельзя было купить. И я запомнила одну ее песенку. Потом, когда в БДТ (прим. Большой драматический театр им. Г.А. Товстоногова) ставили «Вишневый сад», я играла Шарлотту и использовала эту немецкую песенку. Может быть, это было не точно, ведь немецкого я не знала, когда началась война, наши уроки прекратились моментально.
Еще была традиция непременно всей семьей в складчину снимать дачу на лето. Где-то на окраине города, в Васкелово, Кавголово, бабушка знала эти места с детства, наверное, там где-то трудились ее родители.
Об отце
Папа, Бруно Артурович, который 65 лет был на сцене, из-за своей немецкой фамилии страдал – его вычеркивали из списка наград, когда какой-то спектакль награждали. Звание заслуженного артиста он получил еще до войны. Папа уехал с ТЮЗом в эвакуацию в Березники (ныне Пермский край) практически последним самолетом, вылетевшим из Ленинграда. Там была самая золотая пора его актерской жизни. Он был еще молод и достаточно опытен, был любимцем художественного руководителя театра Александра Брянцева и играл значительные роли. Несколько лет назад я получила письмо из Березников, в котором писали, что на доме, где он жил в военные годы, появилась мемориальная доска. Папу не пускали в Ленинград, и Брянцев ездил в Москву и выхлопотал разрешение для своего главного актера труппы вернуться в город. Ведь он играл героические роли – Павку Корчагина и других, был плотно задействован в репертуаре ТЮЗа. Мама с папой уже были в разводе, у него была другая семья, в ней в 44-м году родилась моя сестра Ирина. Папа приехал в 46-м, когда вернулся ТЮЗ. Мы с ним встречались, я заканчивала школу и советовалась с ним. У меня обнаружился неплохой голосок, и нужно было решать, куда поступать – в консерваторию или театральный институт. Я ходила на его спектакли в ТЮЗ, видела все, что он играл потом в Пушкинском театре. Я гордилась им.
О войне и характере
Когда я говорю о миксе крови, то имею в виду эту русскую бесшабашность и немецкую дисциплину, аккуратность и ответственность. Мне кажется, что это во мне из семейного довоенного круга, я уж не говорю о войне, когда мы выжили благодаря бабушке. Она поддерживала в доме железную дисциплину, чтобы, не дай Господь, не случилось так, как случалось повсеместно, когда хлеб сразу съедали. Она выдавала нам еду строго по часам.
У нее, как всегда у немецкой хозяюшки, были крупы рядком, специи, запасики своих кулинарных радостей. И когда началась война, то все бегали к бабушке и просили – дай рюмочку манной крупы для ребенка. И бабушка давала, никто не думал, что это будет долго. А когда началась страшная зима 1942 года, уже не было ничего, все было съедено. Тогда стали продавать вещи, раньше ведь покупали отрезы на пальто, на костюм – все шло на рынок, и покупалась хоть какая-то еда. А потом наступил этот ужасный момент – бабушку сослали, только ее. К этому времени папа уехал с ТЮЗом в эвакуацию, и его счастье, что он уехал. И тетя Циля тоже была на военных гастролях, поэтому не попала в список выселяемых. Бабушку не хотели отправлять одну, с ней поехала младшая дочь, Мара Артуровна, которая взяла свою маленькую дочь и четырехлетнего Эдика. Он осиротел к этому моменту, потому что Артура Артуровича, старшего сына, и его жену уже арестовали. К сожалению, бабушка умерла в эшелоне. Ей было немного лет, где-то 66–68. Уже после войны мы узнали, что дядя Артур с женой были расстреляны. Клан держался друг за друга – Эдика усыновил бабушкин младший брат Иван Зейтц.
Копия прошения Артура Фрейндлиха о российском подданстве / Аркадий Чистяков
О любимом городе
Для меня Ленинград и Санкт-Петербург – один город. Я влюбилась в него в детстве. Моя школа находилась на Исаакиевской площади, в здании со львами. Как-то зимой из дома на Мойке, 64, я шла через площадь. Тогда ничего не отапливалось, и все фасады заиндевели, Исаакий был в лесах, белый красавец. Все сады вокруг были белые – это была такая симфония красоты, я шла и плакала. Плакала от восторга, я помню это состояние души. Тогда я раз и навсегда влюбилась в этот город. Потом он был и разрушен, весь подтекший, неухоженный. Сейчас он более-менее, но город большой, и не сразу удается привести все в порядок. Но приводят. Люблю его нежно, мне кажется, что краше города нет. Мне посчастливилось родиться в самом эпицентре красоты.
Счастливый человек
Я счастливая. Творческая судьба сложилась. Хотя вторая ее половина была скромнее, в том смысле, что я уже достигла того возраста, когда существует дефицит женских ролей. И Мария Бабанова, и Фаина Раневская испытали это. Но я никогда не чувствовала себя брошенной, незанятой. И это счастливая судьба. И личная судьба – у меня было три брака, все по любви, очень интересные. Они разрушились по разным причинам, но всегда сохранялись хорошие отношения.
У меня совершенно потрясающая дочь Варвара, она росла в ту пору, когда и театр был в хорошем виде, и моральные ценности в цене. Тавтология, но это так. И двое внуков – Аня и Никита – и уже двое правнуков. Главное, что все они получились хорошими людьми. Не думаю, что у меня какой-то особый педагогический талант, это произошло благодаря атмосфере, царившей в доме. Только личным примером можно воспитать детей, это прописная истина.
Записала Галина Корженкова
