Подписание документов об установлении дипломатических отношений между СССР и ФРГ / РИА Новости
Игорь Андреев
В поезде и провел первое совещание с немецкими коллегами канцлер Конрад Аденауэр, прилетевший 8 сентября в Москву и поселившийся неподалеку, на Ленинградском, в гостинице «Советская». От церемонии встречи в аэропорту Внуково он не скрыл удивления и удовлетворения: первые лица СССР, гимны обеих стран, торжественный караул. И это для главы государства, называемого в Советском Союзе не иначе, как «реваншистом», «антисоветчиком» и «прихвостнем американского империализма»! В общем, начало обнадеживало, хотя менее всего сугубый прагматик канцлер рассчитывал на уступчивость советских коллег.
Первый же день переговоров с участием Никиты Хрущева, увы, подтвердил его опасения. Как ни любезны были советские хозяева, никто из них и не вспомнил о едва ли не главном пункте заранее согласованной повестки дня: о возвращении на родину почти 10 тысяч немецких военнопленных. Да и невинный, казалось бы, вопрос Аденауэра об истории особняка МИДа на улице Алексея Толстого, где проходила встреча, задал заседанию нервный и даже агрессивный тон. Когда предсовмина Николай Булганин рассказал гостю, что дом построил великий князь и потом продал крупному промышленнику, канцлер спросил: «У кого его купили вы?» Свидетели вспоминают: лицо Булганина окаменело. Он отчеканил, что особняк национализировал народ, а Хрущев миролюбиво добавил, что, разумеется, на законных основаниях.
И в первый, и в последующие дни переговоров то и дело вспыхивали ожесточенные перепалки. Дошло до угрозы кулаком, которую позволил себе импульсивный Хрущев. На что Аденауэр ответил таким же жестом, вынудившим Хрущева принести извинения. Но уже через несколько минут, когда слово взял министр иностранных дел Вячеслав Молотов, возложивший всю вину за Вторую мировую войну только на Германию, немецкий лидер словно забыл о дипломатии и заявил, глядя в глаза соавтору пакта Молотова – Риббентропа 1939 года: «Кто пожимал руку Гитлеру – вы или я? Почему великие державы, в том числе Россия, дали так возвеличиться Гитлеру? Ему сходило с рук нарушение всех договоров. В глазах многих глупых немцев он стал героем».
Если Москва соглашалась на установление дипломатических отношений между СССР и ФРГ без всяких условий, то немцы добивались освобождения военнопленных и подготовки совещания министров иностранных дел четырех держав по проблеме воссоединения Германии. И то, и другое Хрущев воспринимал как ультиматум. Распалившись в очередной раз, заявил, что Германия участвует в подготовке войны против СССР. Вновь подчеркнул, что в стране нет военнопленных немцев, а есть осужденные военные преступники. Переговоры застопорились. Желая спасти положение и все-таки надеясь на благоразумие партнеров, Аденауэр распорядился вызвать самолет на завтра, гораздо раньше намеченного срока.
Причем не по защищенному от подслушивания каналу, из поезда, а по обычному гостиничному. Уловка удалась. Уже на следующий день на помпезном приеме в Кремле Булганин пообещал канцлеру, что через неделю пленных отпустят. Вскоре в Германию потянулись эшелоны с освобожденными немцами. И эту акцию милосердия убежденный христианин Аденауэр считал едва ли не главным своим достижением на переговорах в Москве.
Сегодня результаты переговоров 1955 года могут показаться незначительными, проходными. Но они оказались прорывом, одинаково важным и сложным в исполнении для обеих сторон. СССР начал понемногу изживать откровенно враждебное и высокомерное отношение к Западной Германии, якобы потакающей реваншизму и пересмотру итогов Второй мировой войны, верному партнеру США и члену НАТО. Москве явно не нравилось примирение старых врагов – Германии и Франции, увенчавшееся дружескими объятьями канцлера Аденауэра и президента де Голля. Еще больше – курс немецкого лидера на интеграцию европейских стран, завершившийся, как известно, созданием Европейского союза.
Раздражало категорическое непризнание Аденауэром ГДР, которую он считал «так называемой ГДР» или «советской оккупационной зоной». А более всего – нескрываемый антикоммунизм канцлера, не верившего ни в саму советскую социальную систему, где бы ее ни насадили коммунисты, ни в ее трансформацию.
Что до Аденауэра, то он, ставший федеральным канцлером на 73-м году жизни, слишком много повидал и пережил, чтобы оправдывать насилие, кто бы к нему ни прибегал. Еще бургомистром Кёльна демонстративно не приехал в 1933 году встречать Гитлера и велел снять кое-где повешенные нацистские флаги. В 1948-м, не любя Пруссию и Берлин, приветствовал берлинцев, замерзавших и голодавших из-за советской блокады. Конфликтовал с английской военной администрацией, считая ее действия в родном Кёльне неоправданно жестокими. С пониманием отнесся к военным действиям США и сил ООН, давшим отпор в Корее северокорейцам и континентальным китайцам. С возмущением – к действиям Советской армии в ГДР, жестоко подавившей в 1953-м демонстрации рабочих. Даже после успешных переговоров в Москве предостерегал от иллюзий в отношении советских руководителей и, в частности, Хрущёва. Считал его некомпетентным в международных делах и без всяких моральных устоев. Как, впрочем, и сам советский режим, кто бы его ни персонифицировал. Последующие события в Польше и Венгрии 1956 года и в Чехословакии 1968-го, увы, оценки Аденауэра подтвердили.
И все же лед тронулся. Дипломатические отношения наши страны установили. Немецкий поезд на Белорусский пришел не зря.
