Мои романы исторические?
Я бы хотела назвать свои романы историческими. Все три написанные книги рассказывают об исторических событиях, но одновременно с этим они являются и неисторическими. Первый мой роман «Зулейха открывает глаза» рассказывает о конкретных исторических событиях – о раскулачивании и кулацкой ссылке, жизни кулаков на поселении. Но при этом, если приподняться над фактами, над исторической канвой, то это также и история о женщине, которая научается свободе сначала для себя, а потом для своих близких, история эмансипации женщины.
Второй роман «Дети мои» тоже, казалось бы, рассказывает об историческом – о том, как родилась, жила, цвела, а потом была погублена Республика немцев Поволжья. На конкретный исторический материал накладывается история главного героя, который стремится убежать от времени, от исторического процесса. Двадцать два года романного действия отвечают на вопрос: «А можно ли вообще убежать от истории, которая происходит рядом».
Третий роман «Эшелон на Самарканд» – это тоже рассказ, казалось бы, об очень конкретных вещах – о том как голодало Поволжье и как оттуда в 1920-е эвакуировали детей в Туркестан. На этом строится сюжет романа, но если приподняться, для меня это больше размышления о природе советского, о двойственности советского режима и советского героя.
Я стараюсь выстраивать романы, сплетая большую историю, которая должна дышать в тексте, и историю маленького человека, частную историю. Самое интересное – заплести узор этих историй так, чтобы они представляли собой единое целое. Большая история подталкивает драматургию маленькой истории.
Что первичнее: история или авторский замысел?
Бывает, что отталкиваешься от истории маленького человека. Если есть такая история, есть герой, с которым что-то происходит у тебя в голове, то это классно, это легче всего. Так было с первым романом. Если отталкиваться от времени, пытаться нащупать там сюжет, то это сложнее. В случае с «Детьми моими» и «Эшелоном на Самарканд» я шла от исторического материала, но это трудозатратнее, требуется много времени, чтобы придумать, как повернуть сюжет.
Прочитанный мною исторический материал о голоде в Поволжье был невероятной силы, он сам стал толчком, чтобы написать об этом, был голосом, который требовал написать роман.
Баланс вымысла и правды
Мне кажется, что баланс между правдой и вымыслом зависит от замысла автора. Любой исторический роман – сочетание исторической и художественной правды, их соотношение определяется автором. Можно взять одно историческое событие и сочинить все вокруг него, а можно попробовать в одном романе рассказать очень много правды, но он будет похож на фантазийный. Я в своих текстах стараюсь давать много правдивых деталей, но складываю из них фантазийную историю.
В романе «Дети мои» много вымышленных эпизодов, в нем сочетаются история и мифология. Главный герой сочиняет сказки, и они начинают сбываться. Красное Поволжье и реальность немецкой мифологии – сплавляются два этих мира. Кажется, что история написана в жанре магического реализма, однако для меня, как для автора, это совершенно реалистический роман. Внимательному читателю будет ясно, что все эти сказки сбываются только в голове главного героя. Немецкие сказки были метафорой сказки советской, которая сбылась вовсе не так, как людям хотелось.
В романе «Эшелон на Самарканд» больше правды, больше исторических деталей, но эти детали запакованы в воспоминания и фантазии героев. Например, в «Эшелоне» есть такая деталь: в толпе беженцев, идущих в столицу вдоль железнодорожных путей, взгляд героев выхватывает человека, одетого в бочку. Можно подумать, что бочка придумана автором, чтобы сделать эту картину более кинематографичной. Но об этом пишет в своей диссертации Александр Поляков. Он описывает башкир, из-за бедности они не имели одежды и одевались в бочки.
Если хочется узнать исторические факты, то нужно обращаться к историческим исследованиям, архивным сборникам. Что касается художественного текста, то читатель приходит в художественную литературу, чтобы впитать в себя сочетание авторской фантазии и исторической реальности.
