Роберт Галлиардт (Р. Г.) (во дворе своего дома в Верхней Добринке): Мои родители родились здесь. В 1941 году их и четырех моих старших братьев и сестер депортировали в Сибирь, сначала в Тюмень, а затем в Салехард на Полярном круге. Я родился там в 1947 году. В 1965 году мы вернулись назад. Когда мы приехали сюда с севера в июле, на мне были две пары штанов, теплая рубашка и куртка. Поэтому я сначала переоделся, а потом пошел смотреть деревню. Все вокруг загорелые, а я один белый.
Наталья Очеретяная (Н. О.): Мой отец Леопольд Лундгрен, немец со шведскими корнями, родился здесь в 1939 году. Он также попал в Тюменскую область вместе с родителями в 1941 году. Однако они вернулись уже в 1956 году, как только это стало возможным.
Р. Г.: Но не разрешали возвращаться в свои старые дома. Когда меня спрашивали, вернули ли мы их уже, я отвечал: «Мы рады, что нас вообще пустили». Мы до сих пор молчим. Мне было 16, когда я заговорил с отцом по-немецки в магазине в Салехарде и заметил, как косо на меня вдруг посмотрели.
Н. О.: Здесь это не было проблемой. Повсюду была слышна немецкая речь. А если кому-то приходило в голову назвать моего отца фашистом, то нужно было его крепко держать, чтобы он не влез в драку. Только моя бабушка могла его угомонить в таких ситуациях.
Позже, когда в 1969 году я пошла в школу, из 25 детей в моем классе лишь немногие имели русские фамилии. Остальных звали Кауфман, Шнайдер, Вейганд и так далее. Но особой роли не играло, какой ты национальности. В какой-то момент эти границы стерлись.
Р. Г.: Мне здесь, в деревне, сначала вообще не понравилось. Но после службы в армии мне уже не хотелось уезжать. У нас здесь были филиал Камышинского маслосыркомбината и собственное хлебопекарное производство. В совхозе дела шли очень хорошо. В свои лучшие времена он мог позволить себе 15 тяжелых тракторов «Кировец». Он закрылся в 2006 году. Здесь почти никакой работы нет. Мужчины едут на север или в Москву на заработки и поэтому разлучаются со своими семьями. Я могу понять своих дочь и сына, которые живут в Германии с 1990-х годов. Им там не нужно так выкручиваться.
Н. О.: Давайте будем честными – 99% немцев уехали. Десять лет назад меня, вероятно, можно было бы убедить уехать. Но сегодня? Я всегда любила свою Добринку. Если бы я хоть на неделю уехала, то землю бы целовала, вернувшись снова домой.
Р. Г.: Мы могли бы уехать хоть завтра. Дети были бы счастливы, места там хватит. Я был в Германии в гостях пять раз. Молодые чувствуют себя там комфортно. Мой шестилетний внук говорит на двух языках. Но это было как-то не для меня. В моем возрасте мне не хотелось начинать всё сначала. Здесь у нас есть свой дом, сад, мы многое делаем сами, от сметаны до масла. Наша корова днем пасется на пастбище, и я кормлю ее до и после. Вот почему я встаю в полпятого утра.
Н. О.: Раньше люди держали гораздо больше скота. На пастбище выгоняли не одно стадо коров, а два.
Р. Г.: У нас с детьми уговор. Если один из нас умрет (кивает на жену Эмму), другого привезут в Германию. Я скажу тебе, как меня забрать отсюда. Мне нужно завязать глаза, посадить в самолет и снять повязку только по прибытии. Через два дня пусть везут меня на кладбище.
Н. О.: Всё будет хорошо. Я оптимист, что бы ни случилось.
Записал Тино Кюнцель
