В «саратовской автобиографии», которая была написана в 1927 году по просьбе Семена Соколова, краеведа и библиографа, работавшего над словарем, посвященным землякам, Борис Пильняк четко определил:
«Родом и кровями я происхожу с Волги, из-под Саратова, из немцев-колонистов (во мне мешаны три крови: германская, славянская и татарская, чуть-чуть, говорят, еврейской), где и до сих пор живёт бабка, плохо говорящая по-русски.
Настоящая моя фамилия Вогау. Пильняк – псевдоним, возникший в 1915 году, когда я печатался в толстых журналах […] и когда возникло гонение на немцев. Отец мой был (и есть) земцем, земским врачом, и за ним я скитался по уездным городишкам, детство моё прошло в разъездах с отцом по участку, в садах, в бабках, в птицеловстве; вёснами всегда ездил в Саратов к матери моей мамы (саратовская купчиха из старообрядцев). Знаю Волгу, люблю, знаю поволжские степи». Сам Пильняк появился на свет в Можайске и жил в основном в Центральной России.
Großmutter Anna…
Через бабушек – гроссмутер Анну, Анну Андреевну Вогау, и бабушку Екатерину Ивановну Савинову – маленький Вогау постиг и позже показал читателю разницу русского и немецкого мироустройства:
«У меня – от милой, милой моей бабушки Анны – ещё до сих пор есть шерстяные чулки, красные с синими полосками, такие добротные и неизносимые, как вся немецкая культура. Бабушка тогда мне, ребенку, рассказывала, как, когда немцы впервые пришли сюда на Волгу, они вели войну с киргизами; один раз киргизы поймали в займищах на Карамане тридцать немцев и вырезали им языки; а немцы, излавливая конокрадов-киргизов, закапывали их в стога и сжигали заживо; моя детская фантазия рисовала тогда: зеленые степные ночи и обязательно верблюдов, много верблюдов; мне было очень тесно от рассказов бабушки» («Коломенская пастила»).
…и Марксштадт
Бабушка Анна жила в Екатериненштадте (сейчас Маркс), неофициальной столице поволжских немцев, где «без четверти семь утра бьют в кирке колокола, и вся колония сидит за столом за кофе», а «в семь утра бьют в кирке колокола, и вся колония за работой». В Екатериненштадте было 12 линий, идущих от Волги. Между ними центральная – Степной тракт. На нем кирха и Катаринен-гартен, и памятник императрице работы барона Клодта. Поперек – вдоль Волги – улицы. На ближней к берегу, спиной к Воложке, лицом к степи – дом Вогау. И про него:
«Grossmutter имеет пять пар туфель: все они стоят у порога: в одних она ходит по двору, в других по коровнику, в третьих по кухне, в четвертых по столовой, а в пятых по гостиной, – это чтобы соблюсти чистоту. Полы моют каждый день, а дом снаружи – по субботам. В коровнике полы моют тоже по субботам. Чистота неимоверная. Не поймёшь – люди для чистоты или чистота для людей?» («Коломенская пастила»).
Бабушка Екатерина Ивановна…
Дом бабушки Екатерины Ивановны (деда маленький Борис запомнил лишь больным и умирающим) находился в Саратове. Этому дому посвящен один из самых пронзительных рассказов Пильняка – «Старый дом»:
«Что это: сохранила память, или создали домыслы? – что в этом доме бывал Пугачев, что под домом в подвалах (под домом большие были подвалы, и были они засыпаны) – в подвалах жили разбойники и фальшивомонетчики и шли там подземные ходы. И мальчишкам – им все равно было, что бабушка ездит в государственный банк и в сиротский суд – мальчишкам, тем, чьи даты возникли в девяностых годах, необходимо было раскопать подвалы, самим застревать там так, что их надо было раскапывать, подкарауливать с кухонными ножами ночами (пока не заснут на посту) фальшивомонетчиков у дверей в кладовую и обдумывать, как бы снова изобрести Пугачева и каждому стать у него Хлопушей (память о Пугачеве крепко тогда жила на Волге, и мальчишки ее почерпали от бурлаков на забойке)».
…и Саратов
Саратов для Пильняка-Вогау – выход былинно-волжскому, разбойному, тайному: пушка Пугачева у Троицкого собора, разговоры под забойкой, грузчики, крючники, бурлаки, ночные побежки девушек на веретии, полынная пыль, археология Увека, казаки, ушкуйники, разбойники и старообрядцы, Шиханы и Березняки. Здесь Волга, кричавшая на все лады, свистульки, пристани, Пешка и Толкун.
В Саратов будущий писатель приезжал каждую весну, чтобы провести на Волге лето. Тут, в старом доме, мерялся у косяка двери возле выхода на террасу – «возрастал» вместе с братьями и сестрами. В Саратове пошел в 1-й класс.
“Не Русью пахнет”
Первое литературное высказывание на немецкую тему – очерк «Не русский дух, – не Русью пахнет» – был напечатан в журнале «Рабочий мир» (Москва) в 1919 году под псевдонимом Ив. Иванов. Писатель в нем преподносит нам странное мироустройство добропорядочной революции. Он будто первооткрыватель:
«Ехать на пароходе – семь часов. Пароходик отошёл (вещь удивительная с точки зрения российской!) от пристани по расписанию (а не по настроению), – и кругом вода, вода, займища, горы и небо. С берегов несётся соловьиное пение, земля оделась красным сарафаном весенней зари, – ах, весенние соловьи!.. Ветер дует свободно и бодро, и нет возможности не смотреть вдаль, вперед. Пароходик маленький, блестит начищенной медью, имя ему – «Республика», идёт быстро, покачиваясь на стрежнях. Пассажиров – ровно столько, сколько на пароходе мест. Все немцы. Курят свои трубки с каучуковыми мундштуками, лбы прикрывают широкополыми шляпами, шеи кутают красными шарфами. На всех сапоги с голенищами до паха, и у всех бритые рожи с сизыми носами и с торжественным спокойствием в глазах. Говорят мало, иные играют в домино. В двенадцать все обедают молча и внимательно.[…]
“Кругом чистота…”
Кабриолет №3 везёт пассажиров на Triumfal-Strasse. Триумфальная улица. Кругом в садах стоят белые глиняные домики с оконцами в ставнях. Ставни закрыты, ибо сейчас два с четвертью, и вся колония спит: в без четверти три на кирке ударит колокол, тогда откроются ставни, и вся колония будет снова пить кофе, чтобы четверть четвёртого приступить к домашнему труду… Кругом чистота, тишина и порядок, у каждого дома вывеска, объясняющая всё: немцы не любят пустых разговоров. Наш возница сидит на козлах высотой в пол-этажа, сосёт трубку и – ни слова, даже лошадей не понукает.
Да. Но где же я? Кругом революция, вокруг нас контрреволюция, – о чём я пишу, когда через контрреволюцию никуда, ни в какую Европу не попадёшь?! Где это можно найти такой в России пароход, который отходил бы вовремя, такой народ, который бы не обалдел, спал бы после обеда и не то чтобы матершинил, а вообще не разговаривал?! А я вот нашёл.
Я – в трудовой коммуне немцев-колонистов Поволжья, особой федерации Российской Советской Республики. Я в стране, где истинная коммунистическая революция. И ехать до оной коммуны (бывшего села Екатериненштадт, теперь губернского города) – ровно семь часов (конечно, на «Республике», принадлежащей коммуне). И садиться (с разрешением) на «Республику» надо в наиреволюционном городе Саратове».
Что лучше?
Финал очерка неоднозначен. Казалось бы, фантастическое мироустройство – четкое и спокойное, однако симпатии автора явно на стороне расхристанной русской души. Вот концовка:
«Весною над Волгой поют соловьи, а в степях цветут тюльпаны, – необыкновенные, прекрасные тюльпаны!.. Товарищ Шумахер мне показывал редкости коммуны: мельницы, электрическую станцию, элеваторы, зоотехнический пункт… […]
…Около элеватора (с паровым распределителем) рос тюльпан.
– Какой красивый цветок! – сказал я.
– O, ja. О, да, – ответил Шумахер и раздавил его ногой, прибавив сквозь трубку: – она есть сорная трава…
[…] А через несколько дней, там же в степи, около Волги, я читал ту же лекцию, тоже в коммуне – только в нашей, русской, – читал нашим, русским мужикам. И меня встретил в этой коммуне один из коммунистов – встретил букетом полевых тюльпанов, прекрасных, как степная весна».
Весь творческий интерес и вся страсть к своим корням уложились у Пильняка в десятилетие: с 1918-го по 1928 год – от очерка о зарождающейся Немреспублике до «Немецкой истории» (результат экспедиции с профессорами Дингесом и Рау по немецким поселениям в 1927-м). «Ночевал две недели каждую ночь под новой немецкой крышей, смотрел, как немецкий семнадцатый переплёлся с российским двадцатым, был на курганах и у ведьм, и путался в степи миражами» (письмо К.А. Федину от 23 июня 1927 года).
Игорь Сорокин
