
Тогда еще царя всея Руси Петра Алексеевича, имевшего репутацию «царя-философа» и «просвещенного монарха», положение дел в отечественных светских науках в конце XVII века категорически не устраивало. Во время Великого посольства, в которое Петр отправился в марте 1697 года с целью установления военно-политических, культурно-экономических и не в последнюю очередь научных связей с государствами просвещенного Запада, он с восхищением наблюдал за «чудесами» химических лабораторий, изучал обсерватории и удивлялся масштабам коллекционирования в Европе. Именно тогда он задумал устроить свою сокровищницу по подобию Кунсткамеры саксонского курфюрста Августа II Сильного. И, когда в 1714 году он собрал все свои коллекции книг, «натуралий» и диковинок в одном месте – в Людских палатах Летнего дворца в Петербурге, он даже назвал «кабинет древностей» точно так же.
Встреча на Эльбе
Собеседником и советчиком российского монарха стал выдающийся немецкий ученый, математик и философ Готфрид Вильгельм Лейбниц. Еще задолго до путешествия Петра в Европу он стал интересоваться происходящим в России. Так, в 1695 году он писал, что «царь склонен ввести в Московии вежливое поведение, как и в нашей Европе». Во время первой поездки Петра в Европу Лейбницу не довелось встретиться с монархом лично, но он через секретаря Великого посольства Пьера Лефорта писал ему письма, в одном из которых, указав на то, что царь хотел «привлечь в свою страну науки, искусства и хорошие манеры», представил проект, что следовало сделать Петру для достижения поставленных целей. В семи пунктах Лейбниц подробно описал, как он видит процесс становления российской науки.
Помимо прочего, считал он, необходимо «образовать центральное ведомство по делам наук и искусства», привлечь способных иностранцев, причем отдавать предпочтение следует тем, кто «хорошо разбирается в науке и искусстве и имеет высокий инженерный уровень». И в заключение Лейбниц писал, что обязательно нужно «восполнить то, чего не хватает», и объяснял, что необходимо заполнить существующие пробелы, подражая тому, что делается за пределами страны. Но не просто подражать, но и совершенствовать перенятые знания. Доподлинно неизвестно, читал ли Петр это послание, но факт тот, что в октябре 1711 года в Торгау на Эльбе состоялась беседа ученого и монарха, во время которой Лейбниц изложил Петру свою концепцию. Последний был так впечатлен услышанным, что вскоре подписал указ о назначении Лейбница тайным советником.
Наука после побед
Однако воплощение в жизнь грандиозной идеи пришлось отложить. Русское царство вело напряженную войну со Швецией за возвращение выхода к Балтийскому морю. Только после победы в Северной войне Петр Алексеевич непосредственно занялся Академией. «Оградя отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству через искусства и науки», – говорил самодержец.
И хотя первое торжественное заседание Академии наук и художеств в Санкт-Петербурге прошло уже после смерти Петра Великого, 27 декабря 1725 года, император успел утвердить и представить в Сенат проект ее создания, подготовленный по его поручению Лаврентием Лаврентьевичем Блюментростом. Родившийся в Москве немец по происхождению, придворный лейб-медик Петра I не только исполнял свои прямые обязанности, но и вел всю переписку царя, в том числе с иностранными учеными. И именно он был назначен Петром на пост первого президента Академии наук.
Чертова дюжина
Из 13 академиков первого состава девять были немецкими учеными, приглашенными для работы в Россию. Это были естествоиспытатель Иоганн Христиан Буксбаум, анатом Иоганн Георг Дювернуа, физик и философ Христиан Мартини, математик Христиан Гольдбах, теолог Иоганн Петер Коль, историк Готлиб Зигфрид Байер, химик Михаэль Бюргер, правовед Иоганн Симон Бекенштейн, физик и философ Георг Бернгард Бюльфингер. Именно Бюльфингеру, профессору Тюбингенского университета, была предоставлена честь выступить с научным докладом на первом публичном собрании Академии.
В Петербурге очень серьезно относились к приему иностранных ученых: Академия оплачивала им все дорожные расходы и обеспечивала жильем, дровами и свечами. С каждым вновь прибывшим заключался контракт, обычно на пять лет. В контракте четко оговаривались обязанности академиков и определялось жалованье, размер которого зависел от авторитета ученого. В зависимости от научного веса оклад мог колебаться от 300 до 2 тыс. руб. в год.

Первые академики в письмах, подробно описывая свой быт в Петербурге, восторженно делились своими впечатлениями. «Каждого используют по той науке, которую он больше всего любит и знает… Я убежден, что никакая академия или университет не имеют таких привилегий и такого обеспечения», – писал в 1725 году Бюльфингер. Выдающийся математик Леонард Эйлер, приехавший в Петербург безвестным юношей и проработавший здесь больше полувека, на вопрос прусского короля Фридриха Великого, где он всему научился, ответил: «Я всем обязан своему пребыванию в Петербургской Академии». Уроженец Берлина естествоиспытатель Петр Симон Паллас перед смертью выразил пожелание, чтобы на его надгробии стояли имена двух академий – Петербургской и Берлинской. «Берлинский рыцарь, академик санкт-петербургский», – высечено на гранитном камне на латыни.
Алексей Карельский