В названии книги «Кажется Эстер» хочется поставить запятую, но автор сознательно этого не сделала.
Катя Петровская родилась в Киеве, училась в Тарту, а кандидатскую по поэтической прозе Владислава Ходасевича защищала в Москве.
В конце 1990-х переехала в Берлин, писала для немецких и российских изданий. В 2013 году получила премию Ингеборги Бахман (престижная премия в области немецкой словесности) за фрагмент из будущей книги «Кажется Эстер» (нем. Vielleicht Ester). Роман или как обозначила его жанр Петровская «истории» был опубликован в 2014 году. Практически сразу книга стала бестселлером, а писательница – обладателем множества премий.
На русском роман вышел только сейчас, на отсрочку во многом повлияла сама автор, наложившая вето на перевод, пока переводчик Михаил Рудницкий не убедил ее, что книга на русском имеет право на существование. «Мне повезло, что блестящий переводчик Михаил Рудницкий взялся за мою книжку. Он мужественно рискнул перевести текст, у которого, в сущности, нет оригинала, и который весь построен на межъязыковой игре. Переводить книгу автора, который знает язык перевода, тяжело – в особенности. Ведь надо создать какой-то новый образ, зная, что автор может и не узнать себя», – пишет в послесловии Катя Петровская. «В русском переводе я превратилась в женщину: пришла-ушла. И это одна из вещей, почему немецкий был так привлекателен для меня – исчезла проблема пола. Была сущность, которая превращалась во взгляд», – говорила на презентации в Москве автор.
Эта книга рассказывает историю семьи Петровской, нескольких поколениях большого еврейского семейства, в которой документальный рассказ переплетается с художественной игрой и жонглированием языком. Вместе с автором читатель отправляется в физическое путешествие из Берлина в Киев и метафизическое – по волнам памяти, в глубь веков и в самого себя, а еще это опыт переживания конкретного события – Холокоста.
То, что «Кажется Эстер» появилась на немецком не кажется случайным еще по одной причине. Петровская осваивала язык, вгрызалась в него, чтобы написать этот роман. «Немецкий язык стал тем буквальным способом «онеметь», потерять дар речи, единственным приемлемым для меня способом писать о потерях, о том, что невозможно ни починить, ни замолить, ни разрешить никаким ритуалом. То есть обретение немецкого было одновременно возможностью писать и принятием собственного онемения, и в этом смысле традиция моей семьи, в которой почти два века учили немых детей говорить, не прервалась», – объясняет в том же послесловии автор.
Петровская удивляется языку, как это делает ребенок, открывший что-то новое, – она осторожно щупает его, перебирает, ищет синонимы и отсылки в родном языке. И эта игра-знакомство увлекает, как и история семьи, набросанная легкими мазками – случайная грампластинка с еврейской музыкой, купленная в Варшаве и бабушка Роза, напевающая с нее песни на почти забытом языке; фикус, спасший жизнь ее отцу, эвакуированном в 1941 году из Киева – фикус выкинули из грузовика, чтобы найти в нем место для мальчика; о дедушке, вернувшемся домой спустя 40 лет после войны; случайный рассказ отца о его бабушке, шедшей по Киеву навстречу своей смерти – бабушка, которую, кажется, звали Эстер.
Запятая в названии книги не нужна. «По-моему, ее Эстер звали, сказал отец. Да, кажется, Эстер. У меня две бабушки были и одну из них, да, звали Эстер. Как это «кажется» – возмутилась я, ты что, не помнишь, как звали твою бабушку? Я никогда ее по имени не называл, ответил отец, я говорил «бабушка», а родители говорили «мама»», – пишет Петровская. И вот эта Кажется Эстер превращается в имя-фамилию, в исчезающую фигуру, вереницу следов которой, можно найти по всей книги.
Несмотря на болезненную тему, роман оставляет светлое впечатление, будто ты сам перелистал семейный фотоальбом и теперь наполнен памятью о том, что всегда знал, но как-то забыл.
Любава Винокурова
