Кто будил барчуков? Немецкие гувернеры в России

Инга Томан

Полночь. Старинная барская усадьба погружена во тьму. По дому медленно, почти бесшумно движется процессия. Впереди – лакеи в парадных ливреях со свечами. Четверо слуг осторожно несут детскую кроватку, на которой безмятежно спит розовощекий златокудрый мальчик. Далее идут родители и бабушка малыша, за ними – кормилица и няня, вслед за которыми на цыпочках крадутся многочисленные горничные. Женщины едва сдерживают рыдания. Лицо отца торжественно и грустно.
Наконец процессия останавливается у одной из дверей, которая тотчас же широко отворяется. «Willkommen! » – сказал появившийся на пороге человек, пропуская процессию. Женщины затряслись от нового приступа рыданий и стали креститься. На минуту все вошли в комнату и затем вышли оттуда, но уже без кроватки. Дверь затворилась, и все разошлись. И вновь наступила тишина. Передача маленького барчука в руки немца-гувернера состоялась.

Как Алеша встретил гувернера
А теперь, уважаемые читатели, нам предстоит познакомиться с этим самым гувернером, приступившим к своим обязанностям при столь таинственных обстоятельствах. Его зовут Иоганн Виганд, ему 23 года и родом он из городка Венцлебен под Магдебургом. По желанию отца-пастора он получил богословское образование, но, прежде чем принять сан, должен был несколько лет проработать учителем, дабы прежде чем начать воспитывать взрослых научиться воспитывать детей.
По правде говоря, 20-тилетнего выпускника Галльского университета не прельщало ни то, ни другое. Однако он был послушным сыном. А потому страшно обрадовался, когда некий русский дворянин предложил ему стать гувернером своих сыновей. Воспитывать двух мальчиков из хорошей семьи вместо оравы деревенских сорванцов, получая в несколько раз большую зарплату, – это было здорово! Правда, предстояло ехать в Россию, а русского он не знал. Но это обстоятельство не очень смущало молодого учителя.
Однако вскоре он понял, что совершил весьма опрометчивый шаг. Оказавшись в пределах Российской империи, европеизированный и обходительный работодатель заметно изменился и напомнил молодому человеку о его месте и зависимом положении. Не будем домысливать, что произошло между ними, а ограничимся тем, что процитируем отрывок из воспоминаний Иоганна Виганда, написанных много лет спустя: «Я не знал русского языка и мог разговаривать только с моими воспитанниками по-французски или по-немецки, с посторонними же вовсе не мог объясниться. Это повергло меня в уныние, тем более, что я видел вспыльчивый характер моего патрона, который однажды так рассердился на меня, что грозил отказать мне от места, и мне пришлось бы остаться в глубине Литвы, совершенно беспомощному и погибнуть в ее необозримых лесах от диких зверей!» К счастью, этого не произошло, и осенью 1764 года Иоганн Виганд приехал в Петербург.
В России общительный и беспечный юноша впервые оказался предоставленным самому себе. Он лишился и веселой компании приятелей, и строгого надзора отца. Он вынужден был общаться лишь с узким кругом людей, знавших французский или немецкий язык, но они смотрели на него свысока, видя в молодом учителе всего лишь слугу. Так же относились к Виганду и его воспитанники, которые были ненамного моложе своего наставника. Желая справиться с одиночеством и тоской и хоть как-то заполнить массу свободного времени, Виганд занялся самообразованием и изучением русского языка. Мало-помалу он привык к новой жизни, стал серьезнее и рассудительнее и, в конце концов, понял, что педагогическая деятельность является его призванием. Три года спустя Виганд, по рекомендации отца своих воспитанников, стал гувернером четырехлетнего сына харьковского помещика П.А. Щербинина. Теперь он уже был опытным педагогом и смотрел на свои обязанности куда серьезнее, чем раньше. «Я твердо решил, – вспоминал он, – сделать из моего воспитанника человека образованного и нравственного».
Однако в первый же день молодого учителя ждал шок. На приветствие Виганда «малыш отвечал непристойными ругательствами. Потом он приказал своей бабушке прокатиться с ним верхом на палочке по всему дому, двору и саду в сопровождении свиты служанок, что и было немедленно исполнено». Кроме того, выяснилось, что маленький Алеша люто ненавидит и боится своего будущего гувернера, поскольку нянюшка, не желавшая отдавать питомца в руки «немца-басурмана», запугала ребенка рассказами о царевиче Димитрии, якобы убитом своим учителем.
Что делать? «Наконец было решено, – вспоминал Виганд, – что я, живя в доме как человек совершенно посторонний, должен заслужить доверие и расположение мальчика. В течение нескольких недель он всячески старался избегать меня, но мало-помалу привык к моему присутствию, а так как я принимал участие во всех его забавах, то сделался ему необходимым и заслужил его доверие. По прошествии четырех месяцев, когда родители убедились, что я буду хорошим воспитателем их ребенка, было решено передать его окончательно мне».
Как состоялась эта «передача», мы уже видели.

Его ненавидели за аккуратность
Покуда малыш безмятежно спит, а его наставник с тревогой думает о предстоящем утре, познакомимся с некоторыми из соотечественников и коллег господина Виганда. Обычай приглашать иностранных гувернеров и гувернанток появился в русском дворянском обществе в начале XVIII века. Среди них преобладали французы, так как русские аристократы общались между собой обычно на французском языке, которым нередко владели лучше, чем родным. Русские аристократы слепо следовали французским модам, читали почти исключительно французскую литературу, грезили о Париже… Но, тем не менее, на протяжении двух столетий немецкие гувернеры относительно успешно выдерживали конкуренцию своих французских коллег. Дело в том, что, несмотря на преклонение перед всем французским и преобладающее насмешливо-враждебное отношение к немцам, многие родители полагали, что немцы лучше, чем кто бы то ни было, смогут приучить ребенка к порядку, дисциплине и систематическому труду. Поэтому примерно с 5-ти–6-ти лет ребенка от русской крепостной няни передавали на воспитание немцу или немке, которые находились при них примерно до 12-тилетнего возраста, после чего их место занимали французы, наводившие как бы окончательный лоск. Немцы должны были заботиться о ребенке, следить за его режимом, гулять с ним, а также обучать математике, истории, географии и другим предметам, выбор которых зависел от степени учености воспитателя и желания родителей. В программу домашнего обучения входил немецкий язык, однако его дети усваивали не столько на уроках, сколько во время повседневного общения с гувернером, который нередко почти не знал русского языка.
Педантизм, дисциплинированность и строгость немцев (качества, за которые их наиболее ценили русские родители) чрезвычайно не нравились их питомцам, которых нередко всю жизнь преследовали воспоминания о «противном немце», безжалостно будившем их ни свет ни заря.
«В семь часов утра приходил немецкий учитель, – вспоминает одна мемуаристка. – Мы его ненавидели за его аккуратность. Он никогда не пропускал ни одног урока и являлся при первом ударе семи часов».
Встречлись, правда, и противоположные крайности. Вспомним, например, пресловутого господина Вральмана из комедии Грибоедова «Горе от ума». А вот свидетельство А. Герцена о своих гувернерах: «Первый немец, приставленный ко мне, был родом из Шлезии. Он отличался чрезмерной нечистоплотностью и хвастался своим знанием агрономии. Я с отвращением смотрел на шлезвигского великана и только на том мирился с ним, что он мне рассказывал сальные анекдоты. На его место поступил брауншвейн-вольфенбюттельский солдат (вероятно, беглый) Федор Карлович, отличавшийся каллиграфией и непомерным тупоумием. Я не имел к нему никакого почтения и отравлял все минуты его жизни». Подобный пример довольно типичен, и винить тут можно лишь неразборчивых родителей, а не горе-педагогов, которые совсем не от хорошей жизни отправлялись искать счастья в чужую незнакомую страну, где, по слухам, некоторых гувернеров засекали насмерть, а гувернанток брали в наложницы. (Кстати, это были не совсем уж пустые слухи: вспомним повесть Пушкина «Дубровский»). Но что делать: в Германии было трудно найти работу даже гувернерам с университетским дипломом, а в России спрос на домашних учителей был велик и требования к их знаниям предъявлялись не очень высокие, так что порой бывший солдат или мастеровой, окончивший только начальную школу, вполне мог стать наставником юного барчука.

«Lieber Карл Иванович!»

Однако, как свидетельствуют многочисленные воспоминания, даже малообразованные педагоги обладали нередко врожденным педагогическим даром и оказывали на ребенка благотворное нравственное влияние, являясь для него, порой, единственным окном в реальный мир. Рассказывая воспитаннику (который был нередко для него единственным собеседником) о своей судьбе, общаясь с ним или даже просто своим характером, поведением, отношениями с другими людьми, гувернер давал ему первые уроки жизни. «Как учителя они были плохи, – вспоминал один из мемуаристов о своих наставниках. – Не очень хороши и как воспитатели, но многое общекультурное пришло прямо через них. Немец, сын пастора в поволжской колонии, был ограниченный малый, но добродушен и умел привязать к себе, влиял всем своим бытовым складом, развивал рассказами, возбуждал любознательность…».
Домашние наставники не имели ни дома, ни семьи и всю жизнь проводили в скитаниях. Эту неприкаянность многие очень остро чувствовали и всю свою нерастраченную любовь переносили на воспитанников, которые понимали ее, несмотря на мелкие детские обиды. Именно гувернер, а не родители, лишь эпизодически общавшиеся со своим чадом, пробуждали в детском сердце чувства любви, сострадания, желания поддержать того, кто одинок и несчастен.
«Бывало, прокрадешься наверх, в классную, смотришь – Карл Иванович сидит себе один на своем кресле и со спокойно-величественным выражением читает какую-либо из своих любимых книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особым выражением, а губы грустно улыбались. (…) Я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он – один-одинешенек, и никто его не приласкает (….) И так жалко его станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber Карл Иванович!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает и видно, что растроган».
Наверное, самые задушевные и глубоко прочувствованные строки из «Детства» Л.Н. Толстого посвящены Карлу Ивановичу, прототипом которого был Федор Иванович Рессель – гувернер будущего писателя. Вспомним, что первая глава повести начинается с описания того, как добрый Карл Иванович мягко, но настойчиво будит Николеньку, которому очень не хочется вставать. И это неслучайно. Ведь именно домашний наставник (а не любящие и любимые, но далекие родители) был главной фигурой в детстве Николеньки и большинства его сверстников из дворянских семей. Именно он пробуждал избалованного крепостной нянюшкой ребенка к осмысленной жизни.

Вместо эпилога
Ну а теперь нам пора вернуться к Иоганну Виганду. За окном светает, и скоро ему тоже предстоит будить своего воспитанника. Каким-то выдастся для обоих предстоящее утро? Мы знаем лишь одно: Иоган Виганд неотлучно находился при своем воспитаннике 13 лет, и его труды увенчались успехом: капризный барчук стал достойным и образованным человеком.
Безусловно, Алеше Щербинину повезло, что он попал в руки такого воспитателя. Впрочем, повезло и самому Виганду, которого судьба против его воли привела на педагогическую стезю, оказавшуюся его истинным признанием. Вместе со своими питомцами он рос сам, и постепенно легкомысленный юноша превратился в серьезного, терпеливого и мудрого наставника. В 1784 году он стал профессором всеобщей истории Московского университета, однако на 50-м году жизни почувствовал, что достаточно созрел для того, чтобы стать пастором, как того желал его уже покойный к тому времени отец. В 1793 году Виганд уехал на Волгу – в Сарепту, где в течение последних 15-ти лет жизни проповедовал Слово Божие своим соотечественникам.
Впрочем, это – в будущем. А пока ему предстоит первая и самая трудная задача – разбудить своего воспитанника. Пожелаем же ему сил и терпения, как и всем вам, дорогие учителя!