Уличная фея

Астрид Шорн: «Я была очень наивной!»

Сегодня она продолжает курировать «Упсала- Цирк» и одновременно сотрудничает с социальными организациями «северной столицы». В интервью «МНГ» Шорн рассказала об успехах и трудностях непростого творческого пути в России.

Астрид, как Вы выбрали профессию социального педагога?

В детстве я играла в театре. У нас подобралась очень разношерстная группа, в том числе подростки, у которых были проблемы с родителями, со школой. Но театр сблизил нас всех, мы стали командой. Этот опыт и привел меня к мысли создать что-то объединяющее людей совершенно разных, но готовых совершить свои личные подвиги в жизни. В 17 лет я предприняла две попытки стать актрисой. В первый раз меня не приняли в театральную школу из-за того, что мне не было 18 лет. Потом я стала работать в театре статисткой и вскоре поняла, что это не совсем мой мир. В итоге я начала параллельно учиться на социального и театрального педагога.

Что привело Вас в Санкт-Петербург?

Случай. В моей жизни вообще было много случаев, имевших определяющее значение. Например, в Санкт-Петербург я приехала только для того, чтобы пройти практику по социальной педагогике. Моим первым иностранным языком был русский, я всегда интересовалась культурой России. К тому же, в Берлине были русские друзья, очень теплые и отзывчивые, к ним я могла прийти с любой проблемой. В общем, все сложилось само собой. Здесь в 2000 году я начала работать в «Медико-социальном пункте для уличных детей». В этой социальной организации никогда ранее не было волонтеров, но меня взяли. Там и возникла идея театра для беспризорников. Потом она воплотилась в проекте «Упсала-цирк».

Как же появилась столь смелая идея?

Опять же — цепь случайностей. Изначально я планировала пробыть в России полгода и поставила для себя три большие цели: определиться, чем хочу заниматься в жизни, хорошо овладеть русским языком и научиться ездить на моноцикле — одноколесном велосипеде. Последнее было весьма непросто, особенно на российских дорогах. Но этот агрегат был очень удобен, потому что с ним впускают в метро. Уличные подростки увидели, как я катаюсь на моноцикле и жонглирую огнем. Им очень понравилось. Тогда я поделилась с детьми мечтой о театре, где они могли бы играть сами. Но ребята думали, что театр — это непременно Шекспир. В результате стало ясно, что ближе им акробатика. Наверное, дети и подвели меня к тому, чтобы создать такой цирк.

Потом мы с друзьями надели клоунские носы и стали искать по Петербургу беспризорных детей, с которыми можно было бы найти контакт. Это оказалось очень непросто, но интересно. Дети были запуганы частым общением с социальными работниками, милицией…

К сожалению, методы работы с беспризорными подростками в России до сих пор достаточно репрессивные. Таких детей просто отправляют домой, откуда они сбежали, или в детский дом. Так или иначе, но за те самые полгода стало понятно, что создание цирка вполне реально. И я осталась, чтобы осуществить свою мечту.

Можно представить, насколько сложно было осуществить такой рискованный замысел Вам — иностранке, молодой девушке…

Мне кажется, для этого надо быть очень наивной. Я такой и была. Первые собранные деньги были потрачены на шатер. После распада Советского Союза очень трудно было найти мастеров, которые могли бы его сделать и поставить.

Насколько сложно было найти средства для финансирования проекта?

Это было проще всего. Гораздо сложнее было найти подходящих людей, говорящих с детьми на одном языке, знающих проблемы таких детей, понимающих, что такое насилие. А сложнее всего, как ни странно, оказалось заручиться государственной поддержкой для такого, возможно, слишком альтернативного проекта. Подобные творческие инициативы пока еще мало ценятся, ведь они не столь массовые и потому не очень привлекательны для детских клубов. К тому же, мы имели дело действительно с трудными детьми. К примеру, у них были элементарные проблемы с гигиеной. К такому не всегда и не все были готовы. Поэтому поручиться за этих детей, как в «Маленьком принце», тоже было сложно. Порой возникали вопросы, чем кормить их на следующий день, где репетировать. И что делать, когда подросток говорит тебе: «Сегодня я останусь на улице, потому что все приюты берут на ночлег только до шести вечера». А порой под вопросом оказывалась судьба самого проекта. У него не было крыши. При этом совершенно неясно, что сказать об этом детям. Хотя в общении с подростками самое главное — быть честным с собой и с ними. И тогда — вперед!

А лично у Вас возникали трудности с тем, чтобы интегрироваться в российскую жизнь, привыкнуть к другим реалиям?

Больших трудностей не было. Но не могла привыкнуть к тому, что люди вокруг просто не знают, как реагировать, когда на улице появляются бездомные, будь то взрослый или ребенок. Меня потрясло, что никто не подходит, не пытается помочь. Поразило, насколько неразвиты были 10 лет назад социальные структуры, социальная реклама. Люди до сих пор умирают на улице. Беспокоит тот факт, что в России сейчас согласно списку «Форбс» 10 миллиардеров, и неравенство очень велико.

Разница в методах социальной работы в России и Германии, на Ваш взгляд, значительна?

Когда я приехала, Россия в развитии социальной работы отставала от Европы приблизительно на 20 лет. В 80-е годы как в Восточной, так и в Западной Германии было принято применять к сложным подросткам жесткие меры — посадить в тюрьму, отправить в спецшколу. В России такая практика сохранилась до сих пор. А у нас систему воспитания подростков и социальной работы с ними сильно изменила социальная революция 70-х. Ее еще называют «революцией любви». Тогда молодое поколение восстало против родителей, бывших нацистов.

Проблема всегда заключается в системе. В Германии не пытаются вырвать подростка из своей среды, а наоборот, пробуют понять, что это за среда и работать внутри нее. В России такая практика — редкость. Например, если вести речь о наркоманах, то их часто стараются изолировать от общества, поместить в какую-нибудь больницу. В Германии же существует так называемая уличная социальная работа, когда сотрудники соцслужб идут прямо к подросткам на улицу, и разными способами пытаются решать их проблемы. А здесь пока государство не работает с людьми, у которых есть идеи. Чиновникам, возможно, кажется, что это рискованно или дорого.

Какими проектами Вы сейчас занимаетесь?

На базе некоммерческой организации «Новые социальные решения», работающей с бездомными, мы реализуем проект «Банк времени». Он направлен на борьбу с бедностью и одиночеством посредством предоставления услуг добровольцами.

У Вас появилась новая мечта?

Мечтаю иметь достаточно времени, чтобы осуществить все планы. Их у меня немало.