О прошедшем и о времени

В Германии на русском языке издана автобиографическая повесть Игоря Шенфельда «Баллада об утерянном коммунизме», главным героем которой, по его словам, является не он, а его время. «МНГ» предлагает отрывок из главы «Немцы» – о военнопленных, отстраивавших родное село автора – Кокино в Брянской области.

Автор повести снял места своего детства / Игорь Шенфельд

К тому времени, когда в Кокино появились мои родители, военнопленных немцев было там уже несколько десятков. Поначалу родители удивились тому, что пленные передвигаются по территории совершенно свободно, а охрана играет при этом у себя в комнате в шашки и домино, но потом привыкли, только старались держаться от пленных подальше и ни при каких условиях не говорить с ними по-немецки, чтобы не наводить никого на ненужные подозрения. А немцы между тем ходили и бегали по Кокино и за его пределами, сидели перекуривали или даже тихонько пели после обеда, перед второй сменой, а то и смеялись – порою вполне даже громко и заливисто – и все это было как бы в порядке вещей. У непо­священных такое положение дел могло вызвать шок: как, фашисты, вчерашние убийцы, гуляют, смеются, радуются жизни? Как такое может быть??? Товарищ Берия! Где ты? Измена!!!

Да, пленные радовались жизни: это очень точно сказано. И мои родители, не совсем посторонние, немного знакомые с положением дел в российских лагерях для военнопленных, понимали почему.

Советские лагеря для военнопленных, которые вполне можно было бы назвать и концлагерями по аналогии с гитлеровскими, все-таки по сути своей концлагерями в фашистском смысле не были; это были скорей лагеря-сизо, где сочетался режим подневольного труда (а лагеря эти и не задумывались в качестве оздоровительных санаториев для иностранцев!) со скрупулезной следственной работой. Дело в том, что, угодившие в один сачок плена, в лагеря попадали все подряд: и солдаты – пушечное мясо, и офицеры, и каратели-эсэсовцы, и военспецы – инженеры, медики, связисты, радисты, механики и так далее. Попадались в процессе следствия даже генералы очень скромного вида. Понятно, что при сдаче в плен почти все они прикидывались рядовыми жертвами гитлеровского режима и кричали «Гитлер – капут!». Теперь следователям требовалось отделять зерна от плевел, мух от котлет, плохишей от хороших мальчишей.

Выявленных эсэсовцев вешали: в лагере или на городской площади; к обычной же солдатской скотинке советская власть относилась терпимо: осуждала с великодушием победителей неполноценность заблудших в империализме баранов, но и склонна была видеть в них своего же брата-пролетария и брата-крестьянина, только замороченного до отупения бешеной геббельсовской пропагандой. Этому «замороченному брату» предлагалось сотрудничать со следствием и сдавать офицеров и эсэсовцев из своей массы. Дело было непростое: «замороченность» была сильна. И если эсэсовцев сдавали более или менее готовно (регулярная армия карателей ненавидит всегда, справедливо считая их бандитами и отморозками), то офицеров своих выдавать пленные не торопились, это считалось позором – особенно сдавать младших командиров, хлебавших с рядовыми солдатами грязь и кровь из одного котелка.

Офицеры были своими, немцами, а дознаватели были русскими, врагами. С другой стороны, основная масса пленных немцев ненавидела Гитлера, втянувшего Германию в катастрофу, положившего миллионы жизней зря и столкнувшего их, сегодняшних военнопленных, из нормальной бюргерской жизни в эти вонючие бараки советских лагерей, где даже туалетной бумаги нет и зубы почистить нечем. На этом внутреннем расколе настроений и чувств умелые следователи и развивали свою работу, и мало-помалу одни пленные отправлялись «на рею», а другие, если повезет, попадали в Кокино, то есть почти что на свободу. Отчего же им было не петь и не смеяться! Они не знали, правда, сколько их еще продержат в неволе – год или всю жизнь, но они были живы, и неволя эта не выжимала из них последних соков: она была достаточно сытой, спокойной и размеренной. Мало того – и это совершенно не укладывалось у пленных в сознании: в них не летели камни со стороны местных жителей, чего они, честно говоря, боялись больше всего в их полусвободном существовании в Кокино. Казалось бы: на них должны нападать со всех сторон, карать, уничтожать, мстить за горе, разруху, одиночество, покалеченные жизни и тела. Но нет: местное население их еще и подкармливало жалостливо! «Совершенно непостижимая нация!» – говорили немцы друг другу, опасаясь поначалу притрагиваться к русским угощениям: не отравлены ли? И вот постепенно начали они понимать, в чем состоял просчет Гитлера в его походе на Восток. Он учел все: протяженность дорог, рельефы местности, состояние армий, направления ветров и скорость течения рек. Но он не учел непостижимости этого поразительного народа, который делает все шиворот-навыворот: который любит жалеть слабых и бить сильных.

Гитлер проиграл войну русским, так и не догадавшись, почему они его разбили. А вот пленные немцы, бывшие солдаты Гитлера, теперь, в плену, поняли, отчего проиграли немцы войну русским: русские оказались сильней их духом, выше их духом и, главное – русский дух был непостижим, а непостижимое непобедимо…

«Не было шансов у Гитлера, не было!» – много десятилетий еще, до самой гробовой доски, сильно раздражая этим послевоенное поколение, повторяли, вернувшись к себе на родину, бывшие военнопленные советских лагерей.

*  *  *
Большинство пленных имели разные рабочие профессии, и лишь некоторые писали в анкетах Bauer, то есть «крестьянин». Родители мои свидетельствовали, что среди пленных были и поэты, и художники, и скульпторы, и даже имелся один театральный режиссер и один кинооператор, взятый в плен с кинокамерой и чемоданом пленок. Теперь, в лагере, под неусыпным наблюдением двух чекистов, которым он после съемки сдавал свою камеру, ему разрешали снимать хроники о работе военнопленных и о восстановлении разрушенных советских заводов; пленки эти изымались потом у него и отправлялись в Москву для проявки и возможного использования в пропагандистских целях.

Что касается театрального режиссера, то он поставил в лагерных условиях «Фауста», и у мамы сохранились даже саморисованная афиша и пригласительный билет (это были филигранно исполненные, красочные листочки ручной работы – произведения искусства сами по себе). Декорации, мебель для спектакля, расписанный на сюжеты «Фауста» занавес и все инженерные приспособления для сцены пленные изготовили также своими руками и вне основной работы. То был настоящий праздник культуры в лагере, и «Фауста» давали раз двадцать, пока искусством не насытилось все военно-чекистское и хозяйственно-политическое руководство в радиусе ста километров. Начальник лагеря получил благодарность за успешную идеологическую и воспитательную работу.

Немцы вообще работали хорошо. Они плохо работать просто не умели…

…Уже через год Кокино было не узнать. Корпус техникума полностью восстановили, вовсю строилась улица для сотрудников (мой «Бедный поселок»); в долине Волосовки резали торф, и по самодельной рельсовой узкоколейке транспортировали его вагонетками к холму, на южном склоне которого он складировался для просушки; бодро дымил в три смены кирпичный заводик и выпекал свекольно-бурые «жжонники» – кирпич, из которого быстро росли в Кокино баня, рига, сараи, амбары, столбики заборов и жилые дома. А самое главное: готова уже была дамба, перекрывшая путь Волосовке в соответствии с расчетами пленного немецкого инженера Людвига Шнайдера. В сорок девятом году была пущена первая и единственная в Брянской области гидроэлектростанция мощностью 100 киловатт.

Когда я родился в 1950 году, военнопленных немцев в Кокино уже не оставалось: их всех отправили домой. На память о них многим из нас достались домики, построенные их руками, и домики эти еще стоят, и пока они стоят, забыть о военнопленных немцах в Кокино невозможно.

Кое-кто в Кокино и в окрестных деревнях мог бы обогатить воспоминания о военнопленных немцах и другими деталями – эпизодами, реализовавшимися в форме младенцев с нордическими характерами. Но что поделаешь, если столько мужиков не вернулось с войны? Пленные немцы, говорят, принимали участие в восстановлении России и в этом плане. Правда, совершенно добровольно, бескорыстно и бесконвойно.

Биография и география

Игорь Шенфельд / Из личного архива

Игорь Шенфельд – автор нескольких книг, в том числе романа «Исход». Путь от села Кокино Брянской области, где он родился, до города Кобленца в Германии, где живет уже почти два десятилетия, Шенфельд проделал за 47 лет: появился на свет в 1950-м, эмигрировал в 1997-м. Остановками на этом пути были школа в Брянске, факультет физики отделения «физика на английском языке» Герценовского пединститута в Ленинграде, работа учителем в Замбии, потом в Ленинграде, несколько запоздалая служба в армии в Риге, научная работа на кафедре физики Брянского технологического института, защита диссертации и получение степени кандидата технических наук. В общем, для автобиографической повести «Баллада об утерянном коммунизме» материала автор набрал больше чем достаточно.

Повесть Игоря Шенфельда «Баллада об утерянном коммунизме» вышла в издательстве BMV Verlag Robert Burau.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Tolles Diktat 2024
 
Подписаться на Московскую немецкую газету

    e-mail (обязательно)

    Добавить комментарий

    Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *