RIA Novosti
Вы прошли всю Великую Отечественную войну, участвовали в защите блокадного Ленинграда. Какими вы видели немцев тогда, в самое тяжелое время российско-немецких отношений?
Пожалуй, с чувством ненависти. Когда мы наступали, то проходили через сожженные деревни с виселицами… Виселицы – это страшно, на них висели люди: партизаны, коммунисты, с высунутыми языками. Всю дорогу в Германию мы шли через пожары, обугленные города и рвы с телами убитых русских людей.
Когда ваши чувства к немцам стали меняться?
Один из моих романов «Искатели» (книга вышла в середине 50-х годов) перевели в ГДР. Меня пригласил Эрих Хонеккер. И я поехал, хотя мои товарищи мне говорили: „Куда ты едешь?! Возьми с собой хотя бы пистолет”. Это был мой первый визит в Германию, и это были тяжелые дни. Когда я смотрел на немцев моего возраста, я думал, что наша встреча – это встреча «промахнувшихся», ведь они убивали меня, а я убивал их, и вот он уцелел и я уцелел.
Позже были и другие приглашения, у меня появились немецкие друзья: Анна Зегерс, Генрих Бёлль, Гюнтер Грасс, Эрнст Буш, Криста Вольф и другие. Вообще близость немцев и русских после войны – психологически странное явление, но она существовала больше, чем с каким-то другим народом. Особенно это касается немцев, которые были у нас в плену. Они познакомились с нашим народом, дружелюбным, милосердным. Русские давали им рукавицы, печеную картошку. Эти мелочи запомнились им, пленным немцам, и они рассказывали мне потом об этом со слезами на глазах.
Многих немцев поражает, что при общении с русскими им не напоминают о жертвах войны, нападении на СССР. Как вы думаете, почему?
Нас объединили общая беда, сходство режимов, традиций, до революции в России было много немцев. Все Романовы после Петра были немцы, двор был немецкий. В школах нам преподавали немецкий, я учил стихи Гёте, Гейне, немецкую литературу того времени…
В 2014 году, по случаю 70-летия снятия блокады Ленинграда, вас пригласили на Час памяти жертв нацизма в бундестаг. Ваше выступление произвело большое впечатление на тех, кто там присутствовал. Это было видно на телевизионном экране. А что чувствовали вы сами?
У меня была довольно трудная задача, и я стоял перед выбором. Или сказать им, какие они были гнусные нацисты, жестокие, сколько мучений и страданий они причинили России, что сделали с Ленинградом… Это был первый вариант речи. Или второй вариант – сказать им, что они, находящиеся сейчас в бундестаге и перед телевизорами, другое поколение, не те немцы, с которыми я воевал, а те, которые проделали огромный путь, стали наиболее демократической страной в Европе. Но я не мог себе позволить ни ругать немцев, потому что мы тоже не святые, ни хвалить, потому что это будет предательство по отношению к моим однополчанам, к моему народу. Как же быть? Я решил рассказать им, что фашисты сделали с Ленинградом, без всяких комментариев от себя. Без оценок! И когда весь зал встал, я пожалел, что мои ребята, те, которые погибли, те, которые не знали, чем закончится война, не видели этого.
А потом вы там встретились с немецкой молодежью. Какая она?
У них есть чувство вины и ответственности за свою родословную, за отцов и дедов. Я увидел прелесть их раскованности, искренности и того, что война для них – не такая давняя история, как история Рима.
Премия, присужденная вам, носит имя доктора Фридриха Йозефа Гааза, известного немецкого врача, который работал в России в первой половины XIX века и умер в Москве. Что вы связываете с этим человеком?
Прежде всего то, что никто никогда не занимался проблемами заключенных в тюрьмах, а он стал заниматься. Это было новым пониманием того, что такое милосердие. Его милосердие было выше, чем социальные проблемы, что обусловило выбор людей, которым он оказывал помощь.
Милосердие – тема для вас очень близкая. Вы сами занимаетесь благотворительностью.
Я в свое время принял участие в создании Фонда им. Д.С. Лихачева (Гранин является председателем правления фонда, учрежденного в 2001 году. – Прим. ред.). Эта часть нашей жизни большого признания в обществе не имеет, потому что «милосердие» долгое время советской жизни было понятием буржуазным. Тогда меня не поняли.
Что вас побудило к тому, чтобы взяться за это дело?
В 1988-м я упал недалеко от моего дома – поскользнулся и разбил все лицо. Обливаясь кровью, я добирался домой, а люди шли мимо и отворачивались, или укоризненно смотрели на меня, как на пьяного. Помню, мальчик смотрел на меня в ужасе, но мама ему сказала, что это пьяный человек, и увела прочь. Скорая отвезла меня в больницу, там я лежал и думал, до чего же мы дошли. На фронте помощь раненому оказал бы любой, в блокаду, несмотря на более тяжелые условия, помощь и сочувствие тоже были бы. Ведь основное качество человека, его культуры, заключается в сострадании. Но оказалось, что мы лишили людей этого чувства. Не они лишились. Мы это сделали.
Когда я еще находился в больнице, но уже мог ходить, я обратил внимание на одну женщину, которая тихо разговаривала сама с собой. Я подсел к ней. Она сказала мне, что сегодня умрет. Предчувствие собственной смерти появилось у ленинградцев во время блокады. Я держал ее руку, гладил, а она что-то вспоминала про своих родных. Она умерла. Я подумал, что раньше людей причащали, смерть приходила к человеку в окружении близких, заброшенность человека, лишенного чьего-то присутствия, умирающего в одиночку, – это невыносимое чувство.
Меня это очень возмутило и огорчило. И я написал статью под названием «Потерянное милосердие». Она вызвала бурную реакцию в стране. Питерская молодежь собралась на митинг выразить свое возмущение. Инициативная группа решила, что надо создать общество «Милосердие», а возглавить его предложили мне.
Вы говорите, что «мы лишили людей милосердия». Кто это «мы»?
Советская идеология отняла у людей право выбора, право самостоятельно решать вопросы по поводу того, к кому проявлять милосердие. А к буржуям надо проявлять милосердие, а к капиталистам, кулакам, оппозиционерам? Получилось, что государство выдавало лицензию, кого уничтожить, кого выслать, не предполагая милосердных чувств. Эту идеологию, эту гуманную составляющую государство отнимало у человека и брало на себя. Это касается всей советской эпохи.
А стала ли Россия с тех пор милосерднее?
Сейчас человек гораздо свободнее, и теперь это уже его качество. У нас появилось много благотворительных организаций, фондов. Но, конечно, меньше, чем на Западе. Но на Западе ведь тоже не все так уж сострадают друг другу, заботятся. Это чувство зависит от воспитания, семьи, религии. Фундамент гуманности, который человек приобретает всю жизнь, – для себя, для своей души. 4 000 волонтеров работают у меня в Фонде. Почему? Зачем им это надо? Взаимное ощущение благодарности, радости сотворить доброе дело и с той, и с другой стороны. Очень важно, что милосердие много дает обоим участникам. Мы часто не понимаем, зачем мы здесь. Что же может стать в жизни какой-то опорой? В частности, это любовь к другому человеку, чужому, потому что любовь к родному, близкому – естественна, а любовь к чужому – необязательна.
Досье
Даниил Гранин
Писатель Даниил Гранин (настоящая фамилия – Герман) родился 1 января 1919 года, сегодня живет в Санкт-Петербурге и является его почетным гражданином. Один из инициаторов создания российского Пен-клуба и ленинградского общества «Милосердие», председатель правления Фонда имени Д.С. Лихачева. Издан 8-томник его произведений. Лауреат многочисленных премий, в том числе Государственных премий СССР и России. 17 марта Гранину вручается премия им. Фридриха Йозефа Гааза.
Интервью взяла Евгения Корнилова, профессор, доктор филологических наук
