Александра Урсуляк играет проститутку Шен Те в «Добром человеке из Сезуана» в Театре им. Пушкина / Театр им. Пушкина
Елена Карпенко
Только в текущем сезоне в театральном репертуаре двух столиц, можно насчитать как минимум шесть брехтовских спектаклей. В Москве – «Господин Пунтила и его слуга Матти» в Театре имени Маяковского, «Мамаша Кураж» в Мастерской Петра Фоменко, «Барабаны в ночи» и «Добрый человек из Сезуана» в Театре имени Пушкина. В Петербурге – «Кабаре Брехт» (о жизни драматурга) в Театре Ленсовета, а также спектакль «Страх. Любовь. Отчаянье», поставленный Львом Додиным в Малом драматическом театре по пьесам «Страх и отчаяние в Третьей империи» и «Разговоры беженцев».
Брехт, печалившийся в начале 1950-х, что его произведения не идут на советской сцене, вероятно, был бы приятно удивлен таким урожаем. Но что бы он сказал о постановках? А вдруг он неожиданно, как Станиславский, воскликнул бы: «Не верю!»?
Первым спектаклем Брехта, который попал на русскую сцену, была «Трехгрошовая опера», которая в этом году также отмечает юбилей – 80 лет. За эту пьесу бились два московских театра: Камерный (ныне Театр имени Пушкина) и Театр сатиры. Победил Камерный театр, так как у его руководителя Александра Таирова, помимо прочего, имелся сокрушительный аргумент – саксофоны (жуткая экзотика в СССР по тем временам!), купленные им в Берлине для исполнения зонгов. Премьера под названием «Опера нищих» прошла 24 января 1930 года, но Брехт на ней не присутствовал. В Москву он впервые приехал только в 1932 году – с фильмом «Куле Вампе, или Кому принадлежит мир». И только в 1935-м, во время второго визита в СССР, он, наконец, увидел сцены из спектакля и услышал, как звучат зонги по-русски.
Сегодня кажется абсолютной нелепостью, что с той постановки «Оперы нищих» и до конца 1950-х пьесы Брехта не шли в СССР. Притом что в 1955 году в Москве драматургу со всем почетом была вручена Сталинская премия мира (позже переименованная в Ленинскую). Чему мог угрожать Брехт? Соцреализм и система Станиславского от него, как показало время, нисколько не пострадали, а вот сцена, безусловно, выиграла.
Брехт, вероятно, был бы удивлен таким количеством пьес на русской сцене
В начале 1960-х Брехта заново открыл зрителям Юрий Любимов. Спектакль «Добрый человек из Сезуана», с которого начался легендарный Театр на Таганке и который стал на многие годы его талисманом, привил публике вкус к Брехту, и пьесы немецкого драматурга прочно вошли в репертуар советских театров. Существует, правда, мнение, что Брехт в России никогда по-настоящему не получался. Русский театр – это психологизм, система Станиславского, требующая от актера «вживания» в роль, от зрителя – сопереживания. А в брехтовской системе «эпического театра» актеру, наоборот, полагается «отчуждаться», соблюдать дистанцию, необходимую для критического восприятия. На премьере спектакля
«Барабаны в ночи» Брехт даже повесил плакат, деликатно предупреждавший публику: «Не пяльтесь так романтично!».
Действительно, на русской сцене из-за спины Брехта всегда торчали «уши Станиславского», «эпический театр» обрастал психологией, но это тем не менее никогда не мешало создавать замечательные спектакли, роскошные образы: Владимир Высоцкий – Галилей, Евгений Лебедев из БДТ – Артуро Уи, Зоя Славина – Шен Те, Андрей Миронов – Макхит.
Брехтовские спектакли, которые идут сегодня в столичных театрах, обладают всеми достоинствами: сложными режиссерскими решениями, яркими актерскими работами (можно
отметить великолепную игру Александры Урсуляк, получившей за роль Шен Те в спектакле Юрия Бутусова «Добрый человек из Сезуана» «Золотую маску») и пользуются успехом у зрителей. Им, пожалуй, не хватает самого малого – брехтовского социального оптимизма. Но это не специфика российского театра – так происходит во всем мире.
Марксиста Брехта, посвятившего свою, так сказать, лиру борьбе за будущее справедливое общество (для этих целей и был создан «эпический театр») на сцене уводят в менее опасные зоны: пацифизм, гражданские протесты, этические проблемы. Все, что он писал о классовой борьбе, о сущности капитала, сведено до условности, как условен китайский город Сезуан.
«Так в чем же дело? Что мы – не смелы? Трусливы? Иль в искусстве ищем выгод? Ведь должен быть какой-то верный выход», – писал Брехт в финале «Доброго человека»… Наверное, когда появятся смельчаки, готовые искать верный выход, то и в Сезуане засияет солнце, и может быть, даже немецкий драматург скажет, как Станиславский: «Верю!»
