Министр культуры Екатерина Фурцева, поэт Евгений Евтушенко и скульптор Эрнст Неизвестный 17 декабря 1962 г. на встрече генсека Никиты Хрущева с творческой интеллигенцией в Доме приемов ЦК КПСС на Ленинских горах / Архив Н. Устиновой
Саша Калмыкова
С экранов одного из американских каналов Евтушенко напомнил телезрителям о том, что российские немцы до сегодняшнего дня по-прежнему остаются единственным нереабилитированным народом, и призвал россиян прислушаться к своей «исторической совести».
Подобная позиция Евтушенко вполне закономерна – поэт никогда не боялся перелистывать и, что немаловажно, переписывать самые страшные страницы советской истории. Однако в данном случае отклик на печальную дату не был лишь формальным проявлением гражданского долга. Мало кто знает, что сам Евтушенко является коренным прибалтийским немцем с чуждой советскому уху фамилией Гангнус.
История об изменении «неблагозвучной» фамилии была живо описана Евтушенко в поэме «Мама и нейтронная бомба», а также неоднократно рассказана им на литературных вечерах. Во время войны Женя Гангнус, живший с бабушкой в небольшом городке Иркутской области, как и положено советскому школьнику, немцев недолюбливал. Однако на одном из уроков бдительная учительница физкультуры нежданно-негаданно посоветовала детям не дружить с «этим Гангнусом», пока другие «гансы» убивают на фронте их отцов. Эта новость стала откровением не только для одноклассников маленького Жени, но и для самого новоиспеченного немца – до этого момента он не задумывался о причудливых переплетениях ветвей своего родового древа и считал свою «подозрительную» фамилию исконно латышской.
Белорусская фамилия
Всем известно, что уличение в подобных родственных связях во время Второй мировой войны равнялось подписанному приговору. И даже если бы 12-летний мальчик в силу возраста не подвергся мобилизации в трудармейские концлагеря, позорное клеймо «сына фашистского шпиона» намертво въелось бы в его биографию. Бабушка Жени, прекрасно осведомленная о подобной перспективе, решила не полагаться на удачу и пресекла скандал на корню – короткий разговор «урожденной пани Байковской» с любопытной учительницей чуть было не обернулся рукоприкладством. Конфликт замяли и история о неблагонадежном школьнике и его энергичной бабушке не получила продолжения. И в большей степени этому способствовали не дипломатические таланты Байковской, а тот факт, что в метриках у Евгения Гангнуса появилась новая фамилия, доставшаяся ему от белорусского деда, – Евтушенко.
По словам поэта, ни в СССР, ни за его пределами он долгое время не встречал фамилию Гангнус. Однако в 1985 году в Дюссельдорфе после творческого вечера к Евтушенко подошел человек с рулоном ватмана под мышкой и представился учителем дортмундской гимназии Густавом Гангнусом. Дабы у Евтушенко не возникло сомнений в личности вновь обретенного родственника, гость деловито развернул перед ним все генеалогическое древо Гангнусов по отцовской линии.
Самым дальним пращуром Евтушенко-Гангнуса оказался ротмистр императорской армии во время Тридцатилетней войны Якоб Эрнст Гангнус, родившийся в Хагенау в начале XVII века. Его правнук, Иоганн Георг, отчаявшись заработать денег на родине, решил отправиться с семьей на поиски лучшей доли в Россию. Однако корабля с русских земель Георг не дождался и скончался в Любеке, оставив жену Анну-Маргарету с семнадцатью детьми. Вдова Георга оказалась сильной женщиной и самостоятельно продолжила путешествие в Кронштадт, а затем в Лифляндское село Хиршенхоф с восемью маленькими детьми. Ее правнук Рудольф, дед Евтушенко-Гангнуса, стал знаменитым математиком и автором многочисленных учебников, по которым до войны геометрию учил весь СССР. Но в смутном 1938 году блистательная карьера Рудольфа Вильгельмовича закончилась – его осудили «за буржуазность математики» и отправили в ссылку, отбив для проформы почки.
Кстати, в том же году был расстрелян как враг народа дед поэта по материнской линии, Ермолай Наумович Евтушенко, в прошлом дважды георгиевский кавалер и красный командир. Советская мясорубка репрессий не разбирала русскую и немецкую кровь – все «неблагонадежные» граждане, жившие в СССР, были для нее всего лишь испорченным мясом.
Однако клеймо отщепенца, ужасы войны, тыловое полусиротское детство (мать в составе концертных бригад выступала перед фронтовиками, отец находился в геологической экспедиции) не сломали и не озлобили Женю Гангнуса. Может быть, именно благодаря им лирика белорусского немца Евтушенко-Гангуса приобрела бескомпромиссность, честность и дерзость, сделавших поэта знаменем новой, постсталинской эпохи.
Ответственность за всех
До самой смерти поэт жил с семьей во Флориде, часто бывая в России и Германии. Он никого не винил, не спекулировал своей немецкой национальностью и не ждал извинений. Наоборот, как сопричастный Советскому Союзу временем и местом своего рождения, Евгений Евтушенко-Гангнус чувствовал на себе ответственность за преступления безликой бюрократической инерции.
«Есть такая безвинная вина. Она не лежит на ком-то из существующих людей, – закончил Евгений Александрович свое телевизионное выступление в поддержку реабилитации российских немцев. – Но все равно эту безвинную вину чем острее мы чувствуем, тем сильнее докажем, что мы были виноваты в этом исторически. И это признание станет гарантией того, что ничего подобного наш народ никогда не совершит по отношению к какому-либо другому народу, населяющему нашу страну».
